— Шахуньянин, значит? — задавил Чума озорную улыбку горстью сушек.
— Шахунец. — Генка зевнул и спросил у Шарона.
— Когда выдвигаемся?
— В полночь, конечно. — ответил Шарон. — Наше время.
— Ладно. — Генка повернулся к Кормухину. — Товарищ майор, тогда Семенова на рейс ставьте, а в наряд я уже как-нибудь после.
— Наряд само собой. — подхватил Кормухин. — Нет. Стоп. Что значит, выдвигаемся? Куда полетел, шахунец? То вообще тямишь, куда выдвигаться собираешься? Это не в Сватово по тихому смотаться за крымскими чебуреками и баклагой табуретовки для ефрейтора Рыкало. А? Что? Гена, Генчик, Генацвале? Не ожидал? Все про вас знаю.
Шарон вставил удивленно.
— Не понимаю, товарищ майор. Вы как-бы инициатор всей этой каши.
— Само собой. — не отказался майор. — Но раз уж выпало мне бога подменять в особом батальоне материального обеспечения, то как я вижу не на меня, а мне молиться надо. Послушай, Гена.
— Да все понятно, товарищ майор…
— Варежку пока закрываем и слушаем, рядовой Ешкин. Через минное поле полезете, потом по лесу с растяжками. Машину где спрятали?
— 3 километра на северо-запад. — откликнулся Шарон.
— А ехать сколько?
— Поселок Першатравень. Километров 50. Там ангары для сельхозтехники на выезде. Вот прямо туда. Лысогоровка.
— Это через блокпосты. И самое главное. Вам эту штуку сюда притащить надо. В целости и сохранности.
Генка посмотрел на Шарона. Тот молча кивнул головой.
— Там делов-то. — влез в неловкую паузу Чума. — Приехали и уехали.
— На тот свет. — сказал Кормухин.
— Зачем же. — возразил Шарон. — Там как всегда. 50 на 50. — помолчал и добавил. — Из 50-ти.
— Так-то лучше. — Кормухин опять опустился на лавку. — Теперь чего скажешь, Ешкин?
Думал Генка совсем недолго. Можно сказать, что и совсем не думал. Потолкался плечами между Шароном и Кормухиным. Встал.
— Я тогда спать пошел. — сказал Ешкин. — Когда теперь придется.
Чума с Шароном переглянулись. Рыжий окольцевал сушкой большой палец и вверх его поднял.
— Вот так вот! — поддержал выбор Ешкина Чума.
— Хорошо. — сказал Шарон. — Тогда, часиков в 10, прямо сюда подтягивайся.
— Я пошел, товарищ майор? — спросил Гена.
В ответ майор Кормухин буркнул ворчливо.
— И не сомневался. Ни в тебе, ни в себе. Не жизнь, а тупик, но счастливый. Иди, Гена. Чего теперь. Только не под машину. У связистов ложись. Там сейчас никого нет.
В палатке связистов было прохладно и сухо. Гена лежал на широком топчане взводного Стржельчика. Смотрел, не мигая в треугольную прорезь толстых домашних носков. У самого входа в палатку там, где ломаный-переломаный ландшафтом ветер шевелил подкову на сбитой из щелястых занозистых досок двери лежал покоем ленивый желтый свет. Резали его нежданные прозрачные тени. Быстрые и пугливые. Полосовали сомнениями и убегали, а свет оставался. Желтел, густел и на глазах у Генки становился твердым и угловатым, пока в одно мгновение не разбился на осколки, не растаял в молочных вечерних сумерках. И все для того, чтобы появиться вновь. Недорезанный императив! Генка, не вставая, протянул длинную и худую руку, потом вторую. Провернул до упора электрическую лампочку в патроне. Свет продолжился белым и холодным колером, а где-то через пару минут Гена нашел причину. Почему он согласился. Ведь не маленький и помирать жуть как не хочется. Но сперва, перед тем как самому с собой, наконец, согласиться, так Гене домой захотелось. До внутренней зудящей слезы. Ведь там мама, бабушка и еще кое-кто в диспетчерской их оптовой продуктовой базы. Может быть, Шахунья не лучшее место на Земле, но она приняла Генку. Самую белую ворону на всем белом свете. Когда Генка повестку получил, он пошел в военкомат. Все местные пошли. Не местные на родину историческую уехали. Ирек Хуснулин из параллельного класса в Грузию, а Петька Сидоров в Израиль. Генка их не винил и не оправдывал. Не было у него такого права. Да и желания не было. Зачем? Разве шахунец так мог поступить? Нет. А про чужих пусть чужие думают. Своим надо помогать и думать. Это половина причины. А вторая половина? Неудобно даже оглашать прописные истины. Это база. Фундаментальная штука. Она ровняет горы и иссушает реки. «Я чё не мужик?» — спросил сам себя Генка и ответил: «Я мужик. Свойский мужик. Какого ещё рожна? Какие ещё факты и аргументы?»
Ровно в 10 Генка был в блиндаже у Кормухина.
— Чучело. — кратко резюмировал майор Кормухин, когда Гена облачился в комок убиенного кроткой Курдюмовкой американца.
— Добрый лось. — согласился Шарон. — Был. Ну ничего. Мы штанцы подвернем, рукава закатаем. И это… Ген. На блокпостах. Если остановят. Помни и не тушуйся. Для них в этом комке и с полосатым шевроном ты царь и бог. Носик, бровки утюжком. Если спросят чего, шпарь как Шварцнегер в «Красной жаре».