И пальчиками своими тонкими с ноготочками перламутровыми по лепесточкам-то проводит. Играла-играла с цветком – «Ну, – Еська думает, – до утра не наиграется». Притомилась, однако. Головку всё ниже к подушке клонить стала да задрёмывать. Наконец, вовсе сон её сморил.
Встал тогда Еська, подошёл к кровати ейной. Хотел было сорвать цветок, царевну от чар ослобонить, да больно она тихо лежала. И подумалось ему, что, мол, уж лучше навек сгинуть в темнице, чем сон этот нарушить. Лёг обратно к двери, да вмиг заснул.
И во сне явился к нему старец. Весь седой, борода до пояса, усы за спину свешиваются.
– Здравствуй, Еська, – говорит. – Я есть твой хранитель.
– Ангел, что ль? – Еська спрашивает.
– Да рази ж я на ангела похож? Просто хранитель. Дух.
– Так и подскажи, дух, как мне царевну-то спасти.
– Ты бы лучше не об ей, а об своём спасенье-то заботился. Вот послушай. Как первый луч зари в окошко опочивальни заглянет, на цветке её мандушном роса выпадет: на серёдке золотой – яхонтами, а на лепестках серебряных – жемчужинами. Подойди ты к ней, устами-то к цветку прильни, да и напейся росы этой. И превратишься ты в животную насекомую. Тут те в окошко прямой путь и будет. А как ты со дворца царского вылетишь да на первое крестьянское поле сядешь, вмиг обратно собой обернёшься.
И пропал старец-хранитель, будто вовсе его не было.
Открыл Еська глаза – в окошко первый луч зари смотрит. А на цветке-то роса. На золоте яхонты переливаются, по се́ребру жемчужины перекатываются. Встал Еська, свернул ковёр да под покрывало сунул – будто спит кто. А сам нагнулся к царевниному цветку сокровенному, да устами приник.
Жемчужину сглотнул – нега по телу разлилась, яхонт слизнул – тепло стало. Да, видно, задел царевну: пошевелилась она, рукой по животу провела, Еськиной щеки коснулась. Замер Еська – ну, ка́к проснётся. А она во сне улыбнулась и гладить его принялась.
Долго она гладила его аль нет, Еська и сам не знал. Только лучше этого ничего на свете быть не могло. Он, сердешный, и глаза закрыл, да губёшки приотворил, чтоб руку-то её нежную поцаловать. Тут-то в рот к нему ещё одна жемчужина возьми и закатись. И превратился Еська в животную насекомую.
А Нежелана как вскочит! На кровати села, головой в стороны поводит, глаза протирает. Никого вокруг нету. Цветок было погладила, да руку-то и отдёрнула:
– Экий ты холодный, – говорит. – Золотой да серебяный. Как я прежде сего не примечала? А вот мне во сне приснилося, будто ты тёплый да шелко́вый. Уж как я тебя холила-лелеяла. Вот кабы ты наяву такой был, вовсе бы от тебя не отрывалась.
А Еська всё это слышучи, ничего сказать не может, только крылышками своими тр-р-р-р да тр-р-р-р. Подлетел к царевне. Не успела она рукой пошевелить, как прямо внутрь цветка-то и кинулся. Знамо дело: насекомая – чего с неё взять?
Вскочила Нежелана на ноги, да и давай ловить Еську. А его промеж лепестков-то и не видать.
Она один в сторону отводит, он за другой прячется, она – за тот, а он уж промеж листьев скользнул да ляжечки её медовые усиками щекочет.
Нежелана ха-ха-ха, хи-хи-хи, а он пуще старается. После затих. Притаился.
Она ножки раздвинула, ищет его, найти не может.
– Видать, – говорит – улетела животная насекомая. Ну да и пущай. Мне и с цветком моим сладенько. Жаль только, он не тёплый да не шелко́вистый.
А уж солнышко в окошко вовсю светит.
– Ой, что это я! – спохватилася. – Ведь жених-то мой незваный-непрошеный сейчас проснётся да меня всю и увидит.
Стала рубашки натягивать, следом – платья. Все семь одёж надела, одёрнула рукой, да и обратно пред окошком села, будто и не ложилася. Тут девки-прислужницы пришли, фрелинды всякие. Убирать царевну стали, косу ей плесть да с ноготков бархатной тряпицей пыль смахивать. Наконец, заметили, что жених-то не шевелится. Никак, задохся? Откинули покрывало – а там ковёр свёрнутый. «Ох, – говорят, – ну и пострел!»
Тем временем царь Пантелей проснуться изволил. Забрался на трон, дочку призывает с женихом спытанным. Так и так, ему докладают, жениха след простыл. Осерчал царь, а тут Нежелана входит.
Поклонилась батюшке до земли. И в этот самый миг Еська из засады своей выбрался да промеж ножек-то ейных прохаживаться стал. Крылышками потряхивает, ножками посучивает, усиками пошевеливает.
Глядит царь: что это с дочкой сделалось? Вьётся вся, подскакивает, ножками перебирает, ручками себя оглаживает, причём самым что ни есть непотребным образом.
– Что это с тобой, касатка? – батюшка спрашивает.
Та только хохочет да приплясывает. А Еська разошёлся не на шутку. До жопочки самой добрался. По ягодичкам побегивает, аж покусывать стал. После обратно к цветку воротился, соку живого отведал – вовсе остервенился.