Конечно, с такими талантами он быстро стал любимцем эскадры и центром всеобщего внимания в перерывах между вылетами.
Однако, несмотря на возросшую популярность, пес не думал зазнаваться и тем более фамильярничать со всеми подряд. Будучи ровно доброжелательным ко всем офицерам на стоянке, он хранил верность экипажу Вени Соколова. Еду он принимал только из рук членов его экипажа, несмотря на все соблазнительные посулы остальных летчиков и техников. От борта без особой надобности не отходил, а если нахально кто-то чужой приближался, то громким лаем оповещал экипаж об этом. Каким-то образом научился он отличать солдат от офицеров. Наверное, солдатские сапоги противно пахли казарменной сапожной ваксой. И, если к борту приближался незнакомый офицер, то авиапес взлаивал без озверелости, «сигнальным» тембром, честно отрабатывая сторожевую пайку. Но стоило начать приближение к машине какому-нибудь солдатику, у пса начиналась истерика. Обнажая зубы, припадая к земле, он исторгал из себя настолько злобный лай вперемешку с грозным рычанием, что даже здоровенные дембеля впадали в ступор, а очнувшись, спешили ретироваться подобру-поздорову, бормоча под нос что-то насчет бешенства местных аборигенов.
Постепенно жизнь налаживалась. Джафар заматерел телом, которое стало налитым уверенной сытой силой. Шерсть разгладилась, приобрела благородный лиловый оттенок. Взгляд из-под остриженной рукой Травкина челки выражал спокойствие и достоинство, как у всеми любимого и оцененного по таланту артиста, слегка подуставшего от всеобщего внимания.
Однажды, заговорившись с праваком Витькой Ганнушкиным в пилотской кабине, пес не успел до прихода командира выскочить из нее. Да тут и борттехник Травкин перекрыл выход, усевшись на свое место посередине. Джафар было заметался, ища выход из сложившейся ситуации, а лучшим выходом было бы, конечно, удрать на волю, к облюбованному контейнеру. Но командир вдруг предложил: «Да ладно тебе, не дергайся, посиди с нами, мы только вертушку опробуем…» Джафар не посмел ослушаться командира и забился под ноги Травкина, свернувшись кольцом и дрожа всем телом. Вначале пилоты, ставшие уже к этому времени его людьми,что-то начали проговаривать между собой. Говорили они со странной интонацией, до этого ни разу не слышанной псом. Еще больше насторожившись, он начал прислушиваться. Вдруг послышался еще какой-то голос, искаженный, звучащий как бы издалека и не принадлежавший ни одному из сидящих в кабине. Джафар из-под сиденья еще раз огляделся, но никого больше не увидел. Странно, подумал он. Затем раздалось знакомое уже шипение, но только в этот раз оно было гораздо тише. Травкин начал что-то делать руками наверху кабины. Может, еду сейчас будет доставать, оживился пес, навострив уши и поводя носом.
Но нет, раздался протяжный вой, в кабину пахнуло выхлопными газами (фу, противно-то как!), и пол кабины начал почему-то раскачиваться. Вцепившись передними лапами в бронеплиту, Джафар попытался утихомирить взбесившуюся машину, но куда там. Шум становился все громче и громче, замелькали струи света, перерезаемые суматошно вращающимися палками. Внутри все задрожало. Хотелось выть или хотя бы поскулить от страха, но, посмотрев на командира, который ухватился за черные палки внутри кабины, пес понял, что сейчас не до него. Грохот, вой и свист достигли своего предела. От тряски казалось, что сейчас кишки вывалятся наружу. Но странное дело. Почему-то через некоторое время все это бесчинство стихии вокруг него стало псине… нравиться!Вибрация, пронзая организм, вызывала какие-то неведомые до этого ощущения. Как будто тысячи пальцев одновременно чесали его за ушком. От мощного урчания машины, внутри которой все они находились, становилось спокойно и куражливо.Ну-ка, попробуй кто к нам подойди! Даже огромный дог из той, прошлой жизни, наверное, заскулив и поджав хвост, убежал бы. От этой мысли Джафару сделалось весело, и он неожиданно для себя гавкнул от избытка чувств. Наверное, здесь нельзя, сейчас поругают, подумал он, тут же сжавшись. Но нет, Веня, оторвавшись взглядом от круглых блюдечек на доске перед ним, посмотрел на него, проговорил что-то, беззвучно открывая рот в грохочущей машине и, улыбаясь, даже потрепал его по загривку ободряюще. Ну тут и Джафар отпустил ему в ответ самую лучезарную из своих улыбок, обнажив всю зубную наличность…
Когда свистопляска закончилась, Веня, сладко потянувшись на своем месте, предложил: «А не перекусить ли нам чего-нибудь?»
Значение этихслов было оченьпонятно кобелечку. Он застучал хвостом по железному полу, чем сразу обратил внимание экипажа на себя. Тут уж пришел его час. Все разом принялись чесать, гладить и трепать его по шерсти, поздравляя с началом летной деятельности. Появились восхитительные, в связи с особым значением, подношения в виде бутербродов, которые Джафар на этот раз не спеша и с достоинством съел. Так ест степенный сельский мужик после добротно сделанной трудной работы. Витька Ганнушкин, поглаживая пса, уютно устроившегося между сиденьями летчиков, проговорил, улыбаясь: «А что, командир, ведь он теперь у нас не кобелечек, а кобелетчик.Давай его на вылет возьмем, пусть он мне помогает ориентировку вести, он же местный, небось все помойки здесь обегал». Веня, подумав, кивнул, туша сигарету о край пустой пачки.
Вот так и стал пес четвертым членом экипажа.
Не успевал Травкин открыть входную дверь вертолета, как Джафар первым врывался в пилотскую кабину, занимая свое законное место между приборными досками. В полете он, не отрываясь, как в телевизор, всматривался через нижний блистер в проплывающий внизу ландшафт, с его реками, лесами, деревнями, в которых смешно суетились куры и скакали на привязи, исходя бешеным лаем, эти жалкие домашние псы. Усмехаясь, он еще больше приосанивался, и весь вид его при этом говорил о достигнутом превосходстве. Вот полета в облаках Джафар не любил. Когда за кабиной начинали проплывать эти странные белые ватные кучи, то сразу начинало пахнуть холодом и сыростью.
И хотя Травкин что-то такое делал и становилось теплее, все равно пес перелезал к нему под откидное сиденье и, свернувшись клубком, норовил прижаться поплотнее к ногам бортача. До посадки уже не вылезал, периодически поглядывая из своего укрытия за праваком.
Заприметил, раз тот сворачивает карты и убирает их в портфель, значит, скоро посадка. После посадки ведь столько дел надо успеть сделать. Во-первых, как только Травкин откроет дверь кабины экипажа, нужно быстро выбраться из-под его сидушки и выскочить в грузовую кабину, иначе обязательно кто-нибудь из своих же лапу отдавит. Как же, знаем. Во-вторых, как только распахнется входная дверь, необходимо немедленно облаять подходящих к вертолету. Всех подряд. И погромче. Чтобы не напирали, значит, не трамвай, порядок нужон. В-третьих, когда толпа всяких тамот вертолета отхлынет благодаря его доблестному лаю,надо успеть первымпомочиться под левое колесо, задрав лапу. Как это у нихполучается при этом процессе обойтись без лапозадирания?
Ну и потом все обнюхать, все разведать, если аэродром или площадка незнакома, определить возможные опасности для экипажа и машины и зорко, стойко, чутко охранять эти две святыни до последней капли. Чего? Супа или крови? А, неважно. Важно не пропустить врага. А тут еще эти громаднющие бочки на колесах, остро пахнущие керосином, каждый раз вплотную жмутся к самому вертолету, норовя наехать на него. Ну как тут удержаться, чтобы не выразить своего негодования по этому поводу и незаметно для Травкина куснуть за колесо чудище поганое?
Почему это, интересно, Травкин так ругается, если заметит? Они что, родственники? Ну да, может быть, вон у Травкина впереди небольшой бочонок растет. Перед посадкой в вертолет тех, остальных людей, которых надо было перевозить в грузовой кабине, опять же, нужно же, ну как они не понимают, да для порядка же, незаметно и деликатно обнюхать всех. Не затаил ли кто какую-нибудь опасность для вверенного под охрану хозяйства.