«Спокойно, Фелисиано, спокойно!» — бормотал несчастный коротышка, пытаясь успокоить свое подчинявшееся лишь разбушевавшимся гормонам тело.
— Ты молишься? — спросила она.
— Нет, что ты.
— Так в чем же дело?
— Я тебя обожаю!
— Что-то не похоже: стоишь как истукан и ничего не делаешь.
— Это от волнения.
— Голых женщин никогда не видел?
— Женщин… женщин я видел много… Я никогда не видел королевы.
Белем шагнула ему навстречу и нежно обняла.
— Вот за это я тебя и люблю, коротышечка! За то, что умеешь говорить такие слова.
Фелисиано закрыл глаза и обнял ее. Рука его потихоньку заскользила по ее спине вниз, пока не дошла до того места, где начинался крутой подъем. «Последний рубеж», — подумал Веласко.
Фелисиано лежал счастливый, обнимая Белем. Она, необычайно кроткая, прятала голову у него на груди. Они беседовали.
— Почему ты этим занимаешься? — спросил Фелисиано.
Она резко подняла голову:
— Так обычно спрашивают проституток в борделях! — Голос Белем звучал раздраженно и резко. — Почему, если женщина не замужем, не окружена оравой сопляков, цепляющихся за ее юбку, и не похожа на ком жира, мужчины задают ей идиотские вопросы?
Фелисиано, пристыженный, пытался исправить положение:
— Просто… не знаю… ты, видно, из хорошей семьи… Как-то странно видеть женщину на войне…
— А «солдадерас»?
— Это совсем другое дело. Понимаешь?
— Нет.
— Они делают свое дело: сопровождают… стирают… готовят…
— Я видела, как многие из них сражаются с врагом.
— Когда нужно, то и сражаются.
— А когда не нужно, то сначала к плите, а потом — в койку?
— Ну да.
— Я благодарна не знаю уж кому или чему за то, что мне выпало жить во время великой революции. Я даже не знаю, кем бы я стала, если бы не она. Но я точно знаю, что ни за что не стала бы ни преданной женой, ни дешевой проституткой. Что, впрочем, одно и то же.
— Ради всего святого, Белем, не говори так!
— Я даже представить себе не могу, что сижу на стуле и вяжу кофточку… Воспитывать ребятишек, кормить муженька ужином и ждать благотворительного базара как самого большого развлечения — это не для меня.
— Да ты феминистка! Ты из тех, что маршируют по улицам, выкрикивая лозунги о всеобщем равном голосовании?
— Сказать правду, Фели, мне до этого дела нет. Другие бабы пусть творят что хотят. Для меня главное — делать то, что мне вздумается и когда мне вздумается. А все остальное меня не интересует.
— Так нельзя, Белем. Существуют принципы, мораль.
— Мораль! И кто бы говорил! Посмотри на себя: тебе вон сколько лет, а ты здесь со мной что вытворяешь?
Фелисиано залился краской стыда:
— Белем, ну что ты такое говррищь?
— Не прикидывайся святошей, коротышечка, никто тебе не поверит.
— Я с тобой, потому что люблю тебя.
Белем от удивления широко раскрыла глаза:
— Не врешь?! А я вот, признаюсь честно, тебя не люблю, но побарахталась с тобой с большим удовольствием.
Веласко словно громом ударило:
— Ты меня не любишь?!
— Нет.
— Ни вот столечко?
— Может чуть-чуть и люблю, но завтра это у меня пройдет.
Каждое ее слово вонзалось в сердце Фелисиано, словно отравленный кинжал.
— Значит, то, что между нами было…
— Ты сам сказал: «Было». Все уже прошло.
— Но вот же ты, обнаженная, лежишь возле меня!..
— Я тебе уже говорила: не ты первый, не ты последний.
— Я последний.
— Ненадолго, — усмехнулась она.
— До твоего прошлого мне дела нет. Но мне есть дело до твоего будущего. И с этой минуты все пойдет по-другому.
— По-друго-о-ому?
— Да, по-другому.
— И как же?
— Завтра я отправлюсь в первую попавшуюся деревню и приведу священника, который нас обвенчает.
— Коротышечка, ты так ничего и не понял.
— Все я понял.
— Не понял ничегошеньки.
— Понял…
Белем приложила к его губам палец:
— Хватит уже болтать — все равно ни о чем не договоримся. Давай лучше займемся делом.
И они снова занялись любовью. Но у Фелисиано словно ком стоял в горле.
На следующее утро Веласко проснулся рано. Осторожно, стараясь не разбудить Белем, оделся. Несмотря на неприятный разговор, который был у них накануне, он не чувствовал себя побежденным. «Терпение и любовь, — думал он, — вот единственное, что теперь нужно».