- Преподаю.
- Среди ваших учениц есть княжны Геловани, Кирилловская, Александрова-Романова и Карташёва-Романова?
- Есть...
- Вы проводили с ними дополнительные занятия?
- Проводил...
- С какой целью?
- Девушки глубоко интересовались наукой, и я не видел причин им отказывать.
- Вы показывали им какие-либо из своих секретных разработок самолётов?
- У меня нет никаких секретных разработок самолётов!
И так продолжалось до позднего вечера.
На ночь Циолковского оставили в камере управления. Напоследок штабс-офицер жёстко ему сказал:
- Неужели вы думали, господин Циолковский, что просто потому, что вы провели в Империи почти двадцать лет, мы забыли, что изначально вы остались с красными, а не с нами? Нет, мы ничего не забыли! Мы помним, что когда-то вы выбрали коммунистов. Помним всех вас наперечёт...
Константин Эдуардович хотел возразить. Хотел сказать, что он не выбирал оставаться с красными, он просто оказался на подконтрольной красным территории, когда после революции началась гражданская война. И что он не перебежал к белым - они сами вызволили его с Лубянки.
Он хотел - но у разменявшего девятый десяток учёного изобретателя кололо в груди, и не было сил.
Когда за ним уже закрывали дверь камеры, Константин Эдуардович успел заметить, как по коридору провели со связанными за спиной руками военлёта и авиаконструктора Калинина и ещё почему-то - шофёра из лицея, Гаврилу.
* * *
- Эй! Эй, ты, балбес, вставай!
Кто-то нелюбезно тыкал Гришку в бок носком сапога.
- Да встаю я, встаю!
Гришка нехотя разлепил глаза и поморщился - голова трещала после вчерашней попойки.
- Чего расшумелись-то? - укоризненно посмотрел он на стоявшего над ним политрука. - Чего надо?
- Умывайся - и бегом на аэродром.
- Что, опять сниматься? Могли бы заранее предупредить! - Гришка озабоченно нахмурился. Лицо его было его главной (и единственной) ценностью; по заверениям газетчиков, оно у него открытое, светлое и располагающее. Словом, положительно советское лицо. А уж улыбка! Потому Гришка лицо берёг и перед съёмками никогда не напивался, чтобы выйти на фотографиях наилучшим образом.
- Не сниматься. Будут тебя учить самолёты водить.
От ужаса Гришка даже забыл о похмелье - чуть присел от страха и охнул:
- Зачем это?
Политрук окинул человека, чьё лицо не сходило с первых полос советских газет, скептическим взглядом и сказал:
- Поступил приказ в кратчайшие сроки сделать из тебя Григория Василевского.
- Я и есть Григорий Василевский!
- Нет, ты не понял. Приказано сделать из тебя настоящего Григория Василевского. Геройского лётчика, который сбивает по три вражеских юнкерса за раз и сажает самолёты на северных льдинах. Ну, что рот разинул? Бегом, тебе сказали!
* * *
Красные оказались удивительно приятными людьми. Совсем не похожи на тех злодеев, какими описывали их Остап и царские газеты.
Подруги незамеченными пересекли границу, а на красной стороне их уже ждали. Серьёзные, но вежливые мужчины в форме и похожей на форму гражданке любезно их поприветствовали и поздравили с приездом в Советы. Предоставили удобный автомобиль и заверили, что доставят их, куда они пожелают.
Очень уверенно держащегося Остапа эти же мужчины как-то незаметно оттёрли в сторонку. До Нади ещё донеслись негромко произнесённые свободным антепренёром слова 'У меня договорённость с госбезопасностью, у девушек ценная информация, и именно я обеспечивал им охрану...', а потом его куда-то увели люди в форме.
Заметила это только Надя, все остальные были слишком захвачены новыми впечатлениями. И хотя подозрительный потомок князей Багратион-Имеретинских ей не очень нравился, она почувствовала себя обязанной поинтересоваться:
- А что с нашим сопровождающим, Остапом Евгеньевичем?
- Не беспокойтесь, Надежда Дмитриевна, - заверил её молодой и, пожалуй, самый располагающий к себе из всех офицер, - Нам просто нужно соблюсти кое-какие формальности.
Девушка слегка нахмурилась; ей вспомнились заявления Остапа о том, что красные его расстреляют без суда и следствия как перебежчика, если он попадётся им в руки, и обеспокоилась, но вот так, напрямую спросить 'А вы его, случаем, не расстреляете там?' было как-то неловко, и Надя промолчала.
Когда подруг спросили, куда они желают, чтобы их доставили, девушки хором ответили - в Ленинград. И тогда любезные встречающие довезли их до ближайшей железнодорожной станции и посадили в поезд, отправив вместе с ними троих сопровождающих.
Девушки осматривались с жадным любопытством - и на станции, и в вагоне, глядя в окно. Советскую Россию они нашли довольно хмурой и неприветливой, но такой же была и Российская Империя за пределами Кремля. Люди же казались ни особо счастливее, ни заметно несчастнее, чем те, что жили по другую сторону границы. Во всяком случае, запуганными и замученными они не выглядели, и Надя пришла к выводу, что слухи о бессердечности и зверствах красных сильно преувеличены, не иначе - стараниями царской пропаганды.