— Шнапс? — с подозрением спросил Вилли.
— Коньяк, конечно, — усмехнулся Вернер, протягивая фляжку.
Вилли отхлебнул густой и горячей от солнца огненной жидкости и вернул фляжку немцу.
— Красивая.
— Невеста подарила, — Вернер вздохнул, — кажется.
— Кажется, подарила?
— Кажется, невеста. Я уже не уверен.
— Die Leiden des jungen Wernher* — хмыкнул Вилли, — не дождалась?
— Наоборот.
Вернер замолчал, сжав и без того узкие бледные губы в тонкую линию.
— Я месяц назад дома был. Лотхен… Она... «Ты герой, Вернер. Мы тобой гордимся, Вернер».
— Ну, так это же хорошо.
— А потом она спросила, убил ли я кого-то. Чистая, как ангел, Лотхен. Глаза у нее голубые, как небо.
— А ты что?
— А я принялся рассказывать, что стреляем мы по самолетам, а летчики садятся невредимыми и попадают в плен. Где с ними обращаются, как с дорогими гостями.
Он сплюнул и отхлебнул коньяка.
— Ненавижу врать. А дальше будет только хуже.
Вилли с сочувствием поглядел на белокурого пилота и сжал его плечо.
— Может еще…
— Не может, — Вернер резко обернулся к Вилли, но тут же как-то обмяк и снова передал ему фляжку, — пустое. А у тебя есть девушка?
— Дома нет. Но в N*** есть одна девчонка… Парижанка. Она машину Красного Креста водит. Эх… В Лондоне такая на меня даже не посмотрела бы. А тут — улыбается.
— Ну, ты же пилот.
— Я рыжий, — рассмеялся Вилли, — и курносый. Девушки таких не любят.
Он покраснел и добавил почти шепотом.
— У меня еще ни разу этого с девушкой не было. Только не говори никому, ладно?
— Не скажу, — серьезно ответил Вернер.
Они переглянулись, и рассмеялись так, что слезы брызнули из глаз.
— Да уж, — сквозь смех выдавил из себя Вилли, — точно, не расскажешь.
На ферме ложились рано, экономили свечи. Двухэтажный каменный дом, беленый известью, возвышался островерхой черепичной крышей над крытыми соломой хозяйственными постройками. Из большого коровника доносилось сонное мычание одинокой коровы, но собаки, к облегчению пилотов во дворе не было.
— Похоже, это по нашу сторону, — шепнул Вернер, — я слышал, собак держать запрещено.
— Или нет, — возразил Вилли, — корова-то на месте, а может, и не одна. Увели бы.
— Или нет, — повторил за ним Вернер, — кажется, все не так просто, как казалось…
— Ты вот что, — решил Вилли, — посторожи тут, а я попробую поискать какие-нибудь…
— Поесть поищи, — вздохнул Вернер, — в животе урчит так, что в доме слышно будет.
Вилли молча кивнул и, стараясь ступать как можно тише, пошел вперед, прижимаясь к стене сарая. Незапертая дверь скрипнула петлями, и он замер, задержав дыхание. В доме у окна мелькнул огонек, но через пару минут погас, война приучила людей бояться врагов гораздо менее скрытных, чем мелкие воришки.
Окон в сарае не было, и Билли рискнул щелкнуть зажигалкой, чтобы оглядеться. Небольшое помещение было забито досками, поломанным инвентарем, какими-то железками непонятного ему деревенского назначения. В углу, на грубо сколоченных деревянных полках, стояли ящики со всякой мелочью. Еды тут не оказалось. Зато на одной из полок, прежде, чем огонек погас, Вилли разглядел знакомого вида канистру. С величайшей осторожностью пробрался в кромешной темноте в угол и на ощупь добрался до вожделенного сосуда. Медленно открутил крышку. Родной запах бензина закружил ему голову, и Вилли улыбнулся.
Из сарайчика ему удалось выбраться без приключений, несмотря на изрядный вес и неудобную форму канистры. Вернера на месте не оказалось, и Вилли уже заволновался, когда немец вернулся, неся в каждой руке по большой жестяной кружке.
— Бочонок у дома стоит, — сообщил он, протягивая кружку жадно припавшему к ней Вилли, — дождевая, наверное.
— Наверное, — кивнул Вилли.
Выяснять происхождение воды совершенно не хотелось. После коньяка во рту пересохло до боли.
— Вот, — он показал на канистру, — миль на пятнадцать-двадцать хватит.
Вернер с недоумением взглянул на него.
— Если поделить, — добавил Вилли, — по-честному.
Рассвет уже занимался над лугом, ветер клонил сочную весеннюю траву к северу, гнал по небу розовеющие по краям темно-сизые облака.
— Мне на запад, тебе на восток, — сказал Вилли, — и не позволяй себя подстрелить. Мы еще не закончили.
— Встретимся в небе, — кивнул Вернер, пожимая протянутую руку, и направился к Альбатросу.
* — Sopwith Scout “Pup” — одноместный истребитель. Кличка «Щенок» настолько прижилась, что упоминалась даже в официальных источниках, хотя так и не стала частью названия самолета
* — Harry Tate — английский комик. Самолеты-разведчики R.E.8 получили среди летчиков эту кличку по созвучию (ар-и-эйт)
* — S.E.5 — одноместный истребитель, соперничавший за звание лучшего с Sopwith Camel
* — Страдания юного Вернера (нем.) — перефразировка названия романа Гете
Том О’Рейли
Меловая пыль оседала на обмотках, набивалась в ботинки, пудрила щеки и лбы, превращая батальон в колонну безликих Пьеро, шагающих на восток, в направлении фронта. Война сорвала с земли плодородный покров, и бледный ее лик, испещренный морщинами траншей, рытвинами снарядных воронок, бородавками пулеметных точек, измученный и усталый, отражался в солдатских лицах, как в зеркалах. Третий Тайнсайдский Ирландский батальон Нортумберлендских фузилеров возвращался в окопы неподалеку от развалин деревеньки Ла-Буассель. На невысоком холме остатки стен вгрызались в вечернее небо, две или три яблони цеплялись голыми израненными ветвями за оседающие на горизонте облака, истекающие последним багровым светом уходящего дня.
Батальон спускался в траншею, люди по одному тонули в ее темном русле, уходя в сырой сумрак между влажных меловых стен. Подгнившие доски со стоном и визгом качались в такт поступи тяжелых ботинок. Там, впереди, лежали пустоши Ничьей Земли, обманчиво безлюдные и притихшие в преддверии ночного обстрела. Люди зарылись в нее, словно кроты, пробираясь узкими ходами коммуникационных и резервных траншей к окопам передней линии, блиндажам и брустверам. Ближе к немецким винтовкам и минометам, шрапнели и фугасам, ближе к смерти.
— Док мне и говорит, — сержант Мерфи, успевший получить ранение еще в Армантьере и вернуться в строй прямиком в день перевода в Пикардию, выковырнул из жестянки кусок тушенки и отправил в широкий рот, наслаждаясь вежливым молчанием товарищей, ожидающих продолжения рассказа. — Так вот. Док мне и говорит: «Ты бы вскипятил воду, Мерфи, в ней полно микробов. Кипячение их убьет».
— А ты что? — подал ожидаемую реплику Том. Историю он слышал уже в третий раз, но хуже она от этого не стала.
— А я ему и отвечаю: «Да мне без разницы, доктор, что глотать — зоопарк или кладбище».
Хохот потонул в грохоте разрыва, мина зарылась в землю ярдах в двадцати позади окопа, осыпав солдат комьями земли и меловой пылью. Горячий ветер пронесся по траншее, капрала Доннела отшвырнуло в сторону, и он приземлился прямо на колени к сержанту.
— Чего расселся? — проворчал Мерфи, спихивая Доннела. — Чай, не девчонка.
— А ты только заметил? — хмыкнул Том. — А ведь сколько раз в обнимку спали!
Еще один взрыв заглушил ответ сержанта. Немцы сегодня начали обстрел на полчаса раньше, и Том готов был поклясться, что они сделали это нарочно, чтобы испортить ему аппетит. Недоеденную за разговором тушенку присыпало грязью, дожевывать бисквит приходилось лежа, уткнувшись носом в пахнущую плесенью землю, а чай и вовсе расплескался, в кружке его осталось на донышке, только чтобы промочить горло после сухого и несытного ужина.
Слуховой пост находился чуть не под самым носом у Джерри*. Том поплотнее свернул шинель, пристроил на спину поверх винтовки и осторожно перелез через бруствер. Ползти по иссеченной рытвинами земле, царапавшей живот и колени, было долго, но не так опасно. Над Ничьей Землей то и дело взлетали осветительные ракеты, снайперы, засевшие в тройном ряду немецких окопов на склоне холма перед Ла-Буассель, скучали в ожидании удобного случая подстрелить неосмотрительную дичь, недолетевшая мина могла похоронить на полпути, рядом с белеющими костями какого-то бедолаги, так и оставшимися лежать здесь с четырнадцатого года.