Мистеру Уилкинзу, похоже, этот довод убедительным не показался, и Тони решил пустить в ход тяжелую артиллерию.
— Я теперь первый загребной, па, — похвастался он, надеясь, что суровое отцовское сердце смягчится от такой великолепной новости, — они все на меня надеются.
— И в Скаутах тоже все на тебя надеются? — снаряд явно пронесся мимо цели. — И в стрелковом кружке? И на беговой дорожке? Ты решил в одиночку взять кубок для колледжа?
— Но, па, — встрепенулся Тони, — Скауты — это же совсем другое. Это не спорт, а военное дело. Это серьезно, па.
— Ты бы еще в солдатики поиграл, — сердито возразил мистер Уилкинз, — какая война в наше время? Человечество, наконец, научилось решать проблемы цивилизованным путем.
Он прошелся по кабинету, поглядел на ряды медицинских справочников в дубовом шкафу и принял окончательное решение.
— Если ты не сдашь анатомию до конца августа, то отправишься на ферму к дяде Саймону…
— Овец пасти, — закончил за отца Тони знакомую фразу, — я понял, па. Я не подведу.
На ферму к дяде Саймону, младшему брату отца, Тони ездил каждый год. И каждый раз, как отец произносил сакраментальную фразу о вечном изгнании на просторы австралийских пастбищ, Тони охватывало все более горячее желание заявить, что ничего другого он для себя и не ищет. Овцы паслись сами, и все, что входило на ферме в обязанности любимого племянника, — отстрел кроликов, соперничающих с отарой за траву, и объезд участка. Ездить верхом Энтони любил почти так же сильно, как стрелять. И только отсутствие гребного канала слегка омрачало эту райскую жизнь, на которую юноша с удовольствием променял бы скучные лекции по медицине. Если бы не мама.
С мисс Эвелин Кроуфорд, дочерью профессора зоологии Сиднейского университета, юный фермер из Северного Тэйблленда познакомился на торжественном открытии Сеннтенел-парка в Сиднее, самым бесцеремонны образом наступив ей на ногу в толчее. В ответ на неуклюжие извинения паренька девушка улыбнулась, и с этого момента участь фермы Уилкинзов, недавно оставшейся братьям в наследство, была решена. Саймон получил землю и овец, а Энтони — наличные деньги, которые самым благоразумным образом вложил в обучение зубоврачебному делу. Мисс Эвелин терпеливо ждала, пока избранник вытряхнет солому из волос и крепко встанет на ноги. Ко дню свадьбы уже мало кто принял бы молодого дантиста за деревенского увальня, и ученое семейство невесты почти признало, что Эвелин сделала удачную партию. Но свои главные надежды она возлагала на сына, и Энтони-младший боялся ее тихого разочарования гораздо сильнее, чем отцовского гнева.
12.08.1914. Ливерпуль, Новый Южный Уэльс. Австралия
«Дорогая мама,
У меня, наконец, выдалась свободная минутка тебе написать. Мы с ребятами попали в один взвод, и мне иногда кажется, что мы просто поехали в летний лагерь на сборы. Здесь совсем не трудно, но учат нас на совесть, с утра до вечера, и я надеюсь скоро стать заправским воякой. Передай папе, что я непременно сдам эту злосчастную анатомию. Я даже учебник с собой захватил, и надеюсь, что у меня будет время позаниматься, когда мы отплывем. Если отплытие вообще состоится. Все говорят, что война закончится уже к Рождеству, и Лесли (помнишь Лесли Джонса? Он приходил ко мне готовиться к экзамену по физиологии) боится, что мы так и не примем в ней участия. Жаль, конечно. Я очень хотел повидать старушку Европу. Не волнуйся и не скучай.
Твой любящий сын, Тони»
Пароход «Медик» отходил из Олбани в последний день 1914 года. Чайки носились над отполированной штилем зеленью моря, выхватывая из воды рыбу, сверкавшую на солнце слитками серебра. В ослепительное небо уходила ровная струя темно-серого дыма из единственной трубы «Медика», напоминая о скором расставании. Тони поправил на плече вещмешок, подтянул ремень, стараясь не выдать волнения. Родители протискивались на пирс сквозь мельтешащую толпу, волнующиеся волны хаки, в которых яркими парусами мелькали платья и шляпки провожающих бойцов женщин.
— Ничего не забыл? — от внимательных серых глаз к вискам разбежались настороженные лучики. — Носки, платки, зубная щетка?
— Тебе бы в капралы, мам, — рассмеялся Тони, — докладываю: рядовой Энтони Уилкинз, собирая вещмешок, сверялся со списком. Все в порядке, не волнуйся.
— Я и не волнуюсь, — Эвелин взяла мужа под руку, — но должна же я что-то сказать.
— Мам, за что я тебя люблю, — Тони звонко чмокнул мать в щеку, — так это за честность. До весны вся эта заварушка в Европе непременно закончится, и мы вернемся. Когда бы я еще выбрался в Египет? Смотри на это, как на бесплатную экскурсию.
— Надеюсь, анатомию ты за это время выучишь, — вмешался отец, легонько похлопывая жену по затянутой в перчатку руке, — и все остальное не забудешь.
— Не то поеду к дяде Саймону, овец пасти, — на бронзовом от загара лице расцвела сияющая улыбка, — я помню, па.
12.03.1915. Гелиополис. Египет
«Дорогая мама,
У меня не хватает слов, чтобы выразить мое восхищение Египтом. Наш лагерь стоит на краю Земли Гошем, и место, где Иосиф встретил Асенефу, всего в миле от моей палатки. А в Каире, куда мы с ребятами ездили в увольнение, я видел в музее мумию фараона, которому Иосиф истолковал сон о кровах. Библия начинает казаться исторической книгой.
Воды здесь довольно, несмотря на то, что песок повсюду. У нас прекрасная столовая, душевая, и кинематограф через день. Я рад, что мне выдалась возможность здесь побывать, и очень хотел бы, чтобы ты и па могли приехать сюда со мной следующей весной, когда война закончится. Посылаю тебе фотографию. Наш батальон на фоне Великой Пирамиды. Попробуй меня отыскать. Я загорел, почти как египтянин, а волосы выгорели до соломенного цвета. Думаю, ты была бы довольна, ты всегда говорила, что загар мне идет. Папе передай, что я помню, какая участь меня ждет, если я не сдам экзамен, поэтому в свободное время сижу, уткнувшись в учебники. Надеюсь, дядя Саймон справится с овцами без меня.
Твой любящий сын, Тони»
Песок снова забился в нос, и Тони чихнул, утирая навернувшиеся слезы рукавом выгоревшей льняной рубашки. Песок забивался между складками обмоток, заползал в ботинки, оттягивал карманы шортов. Полная пустыня песка, куда ни повернись. Окопы они тоже рыли в песке, слежавшемся на глубине фута в твердую, но крошащуюся под ударами кирки массу. Тони усердно копал, сержант Хилл, с блестящим хронометром в руках, расположился прямо у него за спиной, наблюдая за учениями.
Рядом в песок зарывался Лесли, краснея обожженными на солнце коленками. Тропический шлем наезжал ему на глаза, но Джонс взмокшей спиной чувствовал колючий взгляд сержанта, и лопату не бросал.
— Пятнадцать минут, — ровным голосом сообщил Хилл и, чуть помолчав, добавил, — молодцы, уложились.
Ребята довольно переглянулись, но времени поздравить друг друга с успехом сержант им не дал.
Расстреляв по магазину в выглядывающие из песка фанерные фигуры и заколов их для верности штыками, австралийцы строились в походную колонну. Винтовки Ли-Энфилд, холщовые патронташи, сумки с патронами на поясе, мешки за спиной — все это пришлось тащить на себе миль десять до лагеря, под палящим египетским солнцем. На дождь, который мог бы дать долгожданную передышку в учениях, рассчитывать не приходилось, да и обед, который поначалу казался вполне сносным, особого энтузиазма не вызвал. Зато в полковую лавочку завезли фрукты и мороженое, а по пути, обманув, как обычно, бдительность младшего комсостава, на колонну налетели местные торговцы, вытаскивая из складок грязной одежды восхитительные восточные сладости. Тони торопливо обменял припасенные как раз для этого случая пару пиастров на разлохмаченное гнездо из тонких прутиков теста и осторожно сунул его в карман, пока капрал разбирался с оборванными торговцами.