– Ерунды не говори! – мама серьёзно рассердилась. – Чего несёшь? Я понимаю, тебе больно, но срываться на близких – последнее дело!
– Прости, – покаянно склонил голову я. – Прости, пожалуйста. Меня убивает эта беспомощность. Толку от этих титулов и силы, если не можешь спасти человека. Может, будь я обычным, с Юлей этого бы и не случилось.
– Или она погибла бы гораздо раньше, – не приняла моего самоуничижения мама. – Вспомни, как вы познакомились? Думаешь, те лысые уроды дорогу в библиотеку спросить хотели? Дашь гарантию, что они не сотворили бы с ней чего похуже, чем этот маркиз?
– Получается, что я спас Юлю, но умерла она тоже из-за меня, – я погладил фотографию. – Чуть больше года жизни – это всё, что я смог ей дать.
– Но это время она была счастлива, – грустно улыбнулась мама, тайком утирая слезу. – Ладно. Хватит сидеть и изводить себя. Соберись! Всё готово, пора выдвигаться на кладбище. Не представляю, как ты договорился отпеть пустой гроб, да ещё чтобы патриарх всероссийский заупокойный молебен объявил в честь невинно убиенной рабы божьей Юлии. Ты понимаешь, что этим церковь признаёт её твоей законной женой?
– Куда бы они делись, – усмехнулся я, тайком потирая всё ещё побаливающий локоть, – они мне должны, как земля колхозу, так что это меньшее, что могут сделать. Я тебе больше скажу, скоро вступит в силу изменение брачного кодекса о многожёнстве, и церковь всецело его одобрит. Как и многое другое.
– Это политика, сынок, так что может случиться всякое, – вздохнула мама. – Ладно, пошли, а то уже неудобно перед мамой Юли. Да и Федосеевы приехали.
Я выдохнул, ещё раз взглянул на фото и, поставив его на тумбочку, поднялся. Да, откладывать встречу больше было нельзя. Мать Юли – моя, получается, тёща – приехала ещё пару часов назад, но впервые я струсил. Не смог вот так с ходу посмотреть ей в глаза и сказать, что не уберёг дочь. С Федосеевыми было проще. Катя уже давно с нами не общалась, а самому графу я не считал себя чем-то обязанным. Сейчас, поднабравшись опыта, я прекрасно понимал, что за спасение дочери он со мной ничем не рассчитался, а наоборот, использовал в своих интересах. И пусть в итоге всё обернулось к моей выгоде, сам Александр Павлович к этому отношения не имел.
В зале, где проходило прощание с Юлей, находилось всего несколько человек. Мы не стали устраивать публичные похороны, я считал, что это как минимум пошло – использовать смерть близкого человека для организации публичного мероприятия. Не сомневаюсь, что туда явилась бы если не вся аристократия бывшей столицы, то половина с гарантией, однако никто из них не был лично знаком с Юлей. Те же, кто знал её как секретаря цесаревны Нины, понятия не имел, что за человек она была, а глядеть на череду скорбных рож, скрывающих скуку, а то и презрение, и выслушивать бесконечные фальшивые слова сочувствия, написанные словно под копирку, сил у меня не было. Я бы уже через полчаса взорвался и разогнал этот шалман к такой-то матери.
Так что сегодня собрались самые близкие. Из Новосибирска приехал Федосеев с родной мамой Юли, пришла Анька, успевшая подружиться со всеми моими девочками, а ещё Марина. На молодую учёную и преподавателя смерть подруги детства произвела самое сильное впечатление. Витая в своих формулах, она и не задумывалась, что всё может так закончиться, поэтому сейчас выглядела испуганной и потерянной, не понимая, что произошло. Последним из присутствующих был Фридрих, по случаю траура отказавшийся от своего шутовского наряда. В строгом чёрном костюме и с лысой головой он выглядел весьма солидно, но держался скромно, притулившись возле стены и не мешая.
– Кузя, как же так, – на моё появление первой отреагировала Марина, шагнувшая ко мне со слезами в глазах и недоумением в дрожащем голосе. – Юля… как же так… за что?
– Прости, – я обнял девушку, на секунду прижав её к груди, – это сложно объяснить. Давай потом поговорим.
– Хорошо, – кивнула Марина, вытирая глаза платком, и тихонько отошла в сторону.
Остальные поняли, что пока не время, и не стали подходить, а сам я направился к женщине, сидящей возле закрытого гроба. Тело Юли найти не удалось, оно и понятно – после моего удара, поэтому туда мы сложили некоторые личные вещи, любимые игрушки и то, что ей было дорого. Пусть церковь этого не приветствовала, я чувствовал, что так будет правильно. Подойдя к матери девушки, я опустился перед ней на колени.
– Я… – горло перехватил спазм, и пришлось сглотнуть, чтобы продолжить говорить. – Я виноват. Не уберёг, не защитил Юлю. Если бы…
– Ну что ты, сынок, что ты, – запричитала заплаканная женщина. – Не говори так. Это не твоя вина. И дочка так бы сказала. Она любила тебя, каждый раз, когда звонила, только о тебе и говорила. А когда пропал, места себе найти не могла, волновалась.