Все, что требовалось Паулине - подкормиться, отлежаться, прийти в себя. В свои пятьдесят она была еще бодра, и если показалась старухой сначала, то только от пережитого. Мужская часть населения проявила к новенькой неподдельный интерес и вскоре почтенная дама была окружена десятком кавалеров, которых ее возраст мало трогал.
Пока Паулина отвечала на любезности, мы обсуждали ее дела.
- Пустить в усадьбу красного зверя, - сказал Идах.
- Она опять отыграется на неграх, - возразил Факундо.
- Увести всех в лес! Места хватит.
- Кучу народа с детьми и стариками? Глупость, брат, это немыслимо.
- Ее надо убить, - вымолвил наконец Каники. - Чтобы другим было неповадно.
- Чтоб неповадно было другим, - сказала я, - надо убить ее так же, как она убила несчастную Фермину.
- Дружок, - усмехнулся Факундо, - у нас не найдется таких собак, и сами мы не собаки.
Решили так: если будет возможность, попытаться выкрасть сеньориту, если нет - застрелить.
Мы выспросили у Паулины все, что она знала о расположении дома и построек, о собаках, об охране, о распорядке дня в усадьбе. Она смекнула дело и дала хороший совет:
- Обойдите поместье кругом, чтобы оказаться от него на запад. Там в полумиле покрытый лесом холм. Если залезть на какое-нибудь дерево, все будет как на ладони.
В тот же вечер мы начали собираться, потому что до Вильяверде было не близко - собственно, это было уже за пределами Эскамбрая, на равнине, намного дальше того места, где мы нашли беглянку.
Самым трудным оказалось не взять с собой сына.
- Я тоже умею драться! - заявил он, сверкая глазенками и сжав кулаки. - Я стреляю не хуже вас, и бросаю нож, и могу просидеть на лошади хоть сутки.
Все это было правда, и доказать парню, что это еще не все, было нелегко.
- Сын, - сказал Факундо, - у тебя остается нелегкое дело: ждать нас здесь. Знаешь сам: возвращаются те, кого ждут. Жди нас и пожелай удачи.
На той горке - странной каменной шишке, выросшей из земли на ровном месте и поросшей непролазным чащобником - мы просидели долго.
Справа виднелся маленький, аккуратный двухэтажный дом, весь увитый плющом. Ближе к нам небольшой сад, а прямо перед нами - беленая стена вокруг негритянских бараков, и между оградой и садом - площадка с врытым посередине столбом, у которого собаки разорвали несчастную женщину.
В то утро там кто-то тоже был привязан, судя по яркой головной повязке - женщина. Мы пришли на горку ночью, наблюдать стали с рассвета, - она уже там стояла. Невозможно было понять, жива она или нет - догадались, что жива, когда ее вечером отвязали и дали воды. Столб, однако, недолго оставался пустым, - к нему тот час же привязали новую жертву, тоже женщину. Потом какого-то парня били плетью, поставив на четвереньки, пока он не свалился. За моей спиной скрипел зубами Идах - его собственные рубцы едва успели зажить.
- Сандра, - сказал Каники, - будь по-твоему. Ее надо брать живой.
Мы наблюдали за предметом нашей охоты - она выходила из дому, прогуливаясь то тут, то там, обходила все службы в сопровождении двух телохранителей. На ночь майораль выпустил собак. Численность своры превышала всякое вероятие, и мы приуныли: с такой оравой нам не справиться.
Свору скликал свистом на рассвете все тот же майораль и запирал в каменный сарай. На другой день повторилось то же самое: ранняя побудка, рабы отправляются по своим местам, а хозяйка дважды в день совершает обход: те же два телохранителя, по два пистолета у каждого и по собаке на сворке.
- Ее надо брать среди бела дня, - сказал Каники. - Быстро и нагло, чтобы никто ничего не понял.
Вступать в схватку днем, в изрядной дали от спасительных гор, под угрозой преследования... Но с Каники спорить можно было дома, а в бою - делать то, что он сказал. Он объяснил, что надумал, и пришлось согласиться, что это самое умное из всего возможного.
На следующий день к вечеру мы незаметно спустились к самой опушке леса, оканчивавшейся шагов за двести до беленой стены. Дальше только стелилась трава и торчали кое-где кусты.
Прозвонил колокол к окончанию работы. С разных сторон собирались негры на площадку для экзекуций. Там уже стояли трое надсмотрщиков с собаками и майораль, а потом в сопровождении еще двух появилась и хозяйка. Пора!
Я оставалась с лошадьми. Мужчины нырнули в траву и ужами поползли от куста к кусту, к самым крайним, вот уже миновали открытое пространство и прячутся среди построек, перебегая от одной к другой. Они бы могли даже не особо прятаться, потому что внимание всех приковано к тому, что происходило на площадке. Опять кого-то истязали, слышны были крики, что не доносились на гору, и меня уже закололо: не случилось ли чего-нибудь с парнями, все ли гладко?
Но вот хлопнул выстрел, потом еще и еще. Я вскочила на лошадь, с остальными в поводу (а три лошади в поводу на таком галопе вовсе не просто, скажу вам!) лечу прямо к столбу. Один повод я потеряла, но лошадь все равно не отставала от прочих. С седла видно все, что происходит.
Четыре собаки из шести поражены стрелами - работа Идаха! Стрела торчала из спины одного из надсмотрщиков. Майораль залег за пыточным столбом и отстреливался из пистолета, и по нему в двенадцать копыт прогрохотали три коня, и еще в одного стражника я разрядила пистолет прямо с седла. Тем временем оказались убиты последние собаки. А четверо против четверых - это была уже не схватка.
От ближайшей стены отделились три грозные фигуры - Факундо и Каники с ружьями у плеча, Идах с натянутым луком.
Испанцы храбры против безоружного и слабого. В равной схватке девять из десяти трусы. Надсмотрщики, побледнев, побросали оружие. Женщина, взвизгнув, попятилась - но сзади нее стояла плотная стена негров. Ни один не убежал, несмотря на то, что несколько человек было ранено. Стена не расступилась под наведенным дулом пистолета, и тогда хозяйка, повернувшись, швырнула пистолет в проходивших мужчин - видно, расстреляла заряд.
Все было кончено в несколько минут. Связать оставшихся стражников, забить им кляпами рты тоже много времени не заняло. Сеньорита бегала глазами по сторонам, и в руке у нее был кинжал - очень тонкий, с лезвием, извивающимся, как след змеи. Вид у нее был такой, словно она готова заколоть себя, но не сдаться. Виду этому я знала цену и подошла к ней, даже не перезарядив пистолет. Протянула руку и сказала:
- Дай!
Сверкнула глазами, выругалась как шлюха и отдала.
Лентами с ее же платья стянула ей руки и завязала рот.
Каники тем временем приказал неграм убираться в загон:
- Эй, вы, пошевеливайтесь! Вам придется посидеть натощак, потерпите, если хотите, чтобы шкуры остались целы.
Его узнали. Не потому, что знали в лицо - так далеко он не заходил, зато доходили слухи. Его имя так и шуршало в толпе, за которой он запер тяжеленные двери.
Мы вскочили на коней. Солнце касалось краем зарослей кустарника на склоне горки. Через седло у Каники мешком висела владелица усадьбы Вильяверде, где мы пробыли незваными гостями минут десять в общей сложности.
Отдохнувшие лошади взяли в галоп. Пересекли плантацию тростника, въехали в заболоченный лесок в пройме ручья, притока Дамухи, еще засветло успели проехать милю вверх по течению, но с наступлением темноты выбрались на берег, потому что болото кишело крокодилами.
Сзади было тихо. Может быть, кто-то и слышал перестрелку, но к стрельбе в Вильяверде соседи уже привыкли, а потом пока еще распутают следы... Мы решили не останавливаться до самой пещеры и прибыли туда в середине следующего дня.
И мы устали, и лошади измучились, когда наконец водворились в свое подземное убежище. Сеньорита в полуобморочном состоянии сидела на седле у Филомено. На круп коня переместить ее было нельзя, свалилась бы, так что куманек был вынужден придерживать ее одной рукой за талию, поминутно отмахиваясь от завитых волос, лезших в лицо. Почему-то он не догадался обрезать их ножом, а я почему-то не напомнила.