Мы расположились в удобном местечке милях в пяти западнее Санта-Клары, там, где дорога огибает каменистый, покрытый лесом выступ, с которого просматривался на полмили в обе стороны пыльный тракт: влево - до очередного изгиба, вправо - до моста через реку Сагуа-ла-Гранде, по которой мы пришли к этому месту, намочив копыта коней. Мы второй день сидели на каменистом холме, не совсем понимая, чего ждет и чего хочет Филомено. Но полагались на него и ни о чем не расспрашивали: если привел нас туда, значит, знает, зачем.
Он совершенно менялся, когда мы покидали пределы безопасной необитаемой части Эскамбрая. Он ничем не напоминал куманька, покуривавшего себе под деревом и глядевшего в небо. Оставлены все заботы и дела, спрятана глубоко любовная истома. Глаза блестели остро и настороженно, речь становилась короткой и ясной, движения - плавными, походка - невесомой. Он собирался в кулак, и в такие моменты всегда сгущалось видимое только мне черно-голубое облако вокруг него. Он превращался в бойца - прирожденного и бесстрашного, как каждый мандинга, но с расчетливым и холодным умом и азиатской хитростью.
Мы были все не таковы. Нам всем не хватало этой расчетливой холодной ярости. И если мы приобрели ее потом - в этом заслуга Каники... и капитана Суареса.
Итак, мы поглядывали за дорогой с удобного места в кустах, - в густой листве были прощипаны такие окошки, чтобы не выглядывать, не выдавать себя. Каники занял другой пост - его не было видно в глянцевой листве высокого прямого дерева мамонсийо. Кони были привязаны. Солнце припекало.
Народу на дороге в обе стороны проезжало не очень много. Кое-кого Факундо даже узнавал - в прежние годы он часто бывал в Санта-Кларе, жил там иногда неделями и хорошо знал город и окрестности. То богато разукрашенная карета с занавесками, а рядом кабальеро на холеном коне, сзади на лошади похуже черный грум, на запятках два лакея, - какой-нибудь богатый плантатор едет в город просвистывать денежки; то запряженная парой быков телега, на ней пирамидой сложены мешки, тюки, корзины, поросята, а сзади привязана пара понурившихся телок - гуахиро собрался на базар ; а вот изящная коляска, где сидят два монаха, румяные, дородные мужчины в черном, и на козлах сидит тоже монах, но поплоше видом; а то верховые - в разной одежде, на разных лошадях, в город и из города; и вот снова пуста дорога в обе стороны, блестит под солнцем песком и мелкими избитыми камушками.
Вдруг сверху раздался протяжный свист, куманек свалился нам на голову, подзывая жестом.
Через мост проезжала воинская команда - десятка два конных в мундирах жандармерии, с двумя офицерами. Все вооружены. В середине строя - крытая повозка четверней.
- На окнах и двери решетки, - просипел Идах. Его прищуренные, с напускной придурью глаза видели не хуже морской подзорной трубы, я это знала с детства. - Там внутри кто-то есть.
Филомено жестами показал, что нужно. Мы разобрали оружие и перешли на скальный выступ с восточной стороны холма. На нем мы оставались незамеченными снизу дороги.
- Пропускайте передних, - шептал на ходу Каники. - Бейте в тех, что сзади, за повозкой, и чтоб стрелы летели дождем.
Замечала потом много раз: в бою, в жаркой схватке время растягивается, подобно резиновой тесьме, и кажется, будто минула целая вечность - а прошло не больше минуты.
У меня с тетивы сорвались и со свистом улетели в цель три или четыре стрелы, когда первые крики тревоги огласили окрестность. Авангард в замешательстве рванулся назад, чтобы узнать, что там сделалось с хвостом отряда, а тем временем Каники и Идах тоже открыли стрельбу - быструю, настильную, беззвучную и оттого страшную. Кто-то был ранен, кто-то - убит, но большинство перепугалось и бросилось наутек, пригибаясь к конским гривам, оглядываясь назад, показывая оскаленные в страхе зубы. Нет, право, испанцы всегда были плохие вояки.
Не успели они разбежаться, оставив на дороге человек восемь убитых и раненых, - мы попрыгали вниз. Идах собирал стрелы. Факундо, действуя мачете как рычагом, отодрал решетчатую дверь вместе с замком.
Колымага была разгорожена надвое. В одном отделении лежали ящики и мешки. В другом сидело двое негров: мужчина и женщина, оба закованы в цепи.
Я быстренько пошарила среди груза. В ящиках было серебро - внушительное количество, стоящее хорошего конвоя. В мешках - письма. На одном - бирочка с надписью: сеньору капитану Федерико Суаресу, управление жандармерии, Гавана. Этот мешок был самым маленьким, и я прихватила его как есть. Из остальных вытрясла бумаги, пересыпала в них деньги. Факундо обрезал постромки лошадям, вожжами перевязывал мешки, нагрузил ими лошадей. Сверху посадили арестантов, как были, в цепях. Филомено сноровисто помогал, Идах, взлетев на скальный карниз, наблюдал за дорогой.
Спустя еще несколько мгновений на пустынном тракте остались лежать несколько безжизненных тел и стояла сиротливо пустая колымага.
- Быстрее, негры, - торопил нас Каники, - теперь-то все начинается не на шутку. У нас есть время на десять миль: пять, пока они доберутся до города, и пять - обратно. Ну, может, милю-другую прибавят болтовней.
Сам он уже сидел в седле, держа повод одной из добытых лошадей, мы поторопились сделать то же самое и задали ходу.
В таких скоротечных схватках главное было - не налететь дерзко и неожиданно на превосходящие силы. Это-то не так трудно. Трудно благополучно унести ноги, вот тут нужны и расчет, и талант, и предусмотрительность, и везение. Мили три мы скакали по лесу, пока не достигли безымянного притока Сагуа-ла-Гранде, и потом стали спускаться по нему вниз. В этот приток впадал чуть пониже другой, уж вовсе мелкий ручеек, и пока мы пробирались по камням первого, Факундо со вторым конем и с ошалевшим скованным негром на нем, сидевшим без седла на конской спине как собака на заборе, поднялся на три сотни шагов вверх по второму, давая лошадям ступать то в воду, то на прибрежные скользкие камни, - чтобы собаки, которых неминуемо пустят по следу, потянули погоню в ложном направлении. Обратно вернулся, строго следя за тем, чтобы копыта обеих лошадей постоянно омывала вода. Спустившись еще с полмили по ручью, срезали угол, обходя стоящую на берегу ферму, и снова вышли к реке, когда населенные места остались уже позади. Погоня, по нашим расчетам, должна была двинуться по следу, когда мы пустили коней на скользкую гальку, направляясь вверх по течению. В своих верховьях Сагуа-ла-Гранде почти смыкается с Аримао, и, самое главное, такими же стежками ныряет по землю.
Время было для нас очень неудобное - солнце перевалило за полдень, погоня могла быть пущена по горячим следам, хоть мы и остудили их родниковой водой. Но потом прошел быстрый короткий ливень, промочивший до костей - и у всех отлегло от сердца.
Уже не торопясь добрались через водораздельный хребет в подземное убежище на Аримао. Надо было позаботиться и о лошадях, и о себе, и об освобожденных арестантах.
Женщину, молодую и измученную, звали Хосефа, мужчину - Адан. Они друг друга не знали и встретились первый раз в жандармской кибитке. Оба, однако, принадлежали одному хозяину, а именно - жандармскому капитану Федерико Суаресу... Хотя они были из разных имений: он - из инхенио близ Пласетаса, она - из кафеталя за Гуаракабулья, - одного из самых далеко продвинутых в горную глушь имений. Названия показались знакомыми. Конечно, потому что из-под Пласетаса сбежал портняжка Кандонго, стало быть, легко будет проверить личность Адана, который мне с первого взгляда не понравился. Вроде рожа как рожа, такая же, как у всех прочих, курносая и губастая, а меж тем с души воротило на него смотреть. И, роясь при свете костра в мешке с бумагами, я, сидя поодаль, прислушиваясь к разговору, что после ужина затеяли куманьки с освобожденными - разумеется, сбив с них сначала цепи.
Мне что-то было не совсем понятно в этой истории.
Девочка провинилась в том, что встречалась тайком с беглым, своим давнишним приятелем, удравшим за несколько месяцев до того из соседнего имения.