Собаки прыгали, пытаясь цапнуть его за ноги. Кому-то это удавалось, - по белым штанам расползлись алые потеки. Это произошло в одно мгновение, а в следующее он уже скакал, пригнувшись, вверх по склону, увлекая за собой собак, рычавших и хромавших. Около нас не осталось ни одной, кроме убитых. Снизу часто захлопали выстрелы - на таком расстоянии палить было, правда, бесполезно. Каники торопил: уходим, не теряй момента! Мы под прикрытием леса поднимались выше по склону, а сзади гремела стрельба, крики, лай - настоящая преисподняя. У меня сердце оборвалось, когда стрельба стихла, а шум застыл на одном месте. Это могло означать лишь одно; оно и случилось.
Мы вылетели на высокий гребень - он господствовал над местностью, и даже с нижних ветвей было видно, что происходит на прогалине. С высоты можно было разглядеть убитую лошадь, валявшуюся у кромки леса, синюю волну мундиров, стекающую по поляне, и белое пятно, затертое среди синего окружения. А позади, на отшибе - еще один синий мундир, и даже с такого расстояния осанка и посадка показалась мне знакомыми.
Каники дергал снизу за пятку.
- Давай-ка уносить ноги отсюда. Не думай, что все кончилось. Этот сеньор может прощупать его пятный след. Если дождь не пойдет прямо сейчас, будет худо.
Собак по пятному следу капитан пустил. Но дождь уже собирался, молнии рвались таким треском, что поневоле мы пригибались к лошадиным гривам. Наконец, когда погоня опять стала наступать на пятки, хлынул ливень - из тех, что четверть часа льет, как из ведра, с грохотом и шумом, а через полчаса его нет, словно и не было, и небо сияет голубизной.
Мы не останавливались пережидать дождь - себе дороже обходилось, промокшие до нитки, гнали вперед промокших лошадей - без звука, без слова, будто придавленные тем, что случилось, углублялись все дальше в горы. Кавалькаду вела я, направляясь к пещере на Аримао. В этот раз отдыха не было, хотя кони измучились. Мы не задерживались в пещере. Даже не расседлывали. Просто я зажгла факел, пробралась в дальний угол, где лежали полтора года забытые за ненадобностью мешки с серебром, и пересыпала содержимое одного в седельные сумы. Потом мы направились к Марте. Я уже знала, что делать, но без помощи старой воровки вряд ли что смогла бы. По крайней мере, все становилось гораздо затруднительнее и опаснее.
К уединенной усадьбе подъехали наутро. Снова толстуха в одной сорочке вышла к двери без малейшей опаски - черта не баялась эта баба, не то что беглых.
Пипо я сняла с седла чуть живого. Он не спал две ночи и полтора суток пробыл в седле, так же точно, как и мы все. Он уснул, едва привалившись к моему плечу, и в предрассветных сумерках было видно, как посерело от усталости его лицо.
Марта не раскрыла рта, пока лошади не были устроены в конюшне, и там же, на мешках с овсом и кукурузой, под старой попоной спал каменным сном мой сын. Он сутки там проспал, не копнувшись.
Нам было не до того.
В доме Марта налила нам по стопке рома и только после этого произнесла:
- Слышала, что твой красавчик влип.
- Как кур в ощип, отвечала я в лад. - Теперь его надо выручать.
- Шутишь? - удивлялась Марта. - Он в Санта-Кларе, в губернаторской каталажке, - туда не сунешься. А и полезешь сдуру - все равно его оттуда не вытащишь.
- Если ты поможешь, все пройдет как по маслу, - возразила я.
- С какой стати я буду помогать? Если я разок легла с ним в постель, это еще не значит, что я ему должна по конец жизни.
На это я без слов пошарила в кармане, вытащила горсть серебра и высыпала на стол. Толстуха хмыкнула, пухлой рукой с короткими пальцами разровняла мелкие монеты по столешнице, попробовала одну на зуб.
- В прошлый раз чешуйки были покрупнее, - сказа она.
- Один песо, десять реалов - не один ли черт? Чешуя мелка, зато ее много.
- Договоримся, - отвечала парда, сгребая монеты в горсть и подмигивая, - и еще разок переспать, когда он выберется.
- Пусть, - отвечала я, - я не жадная. Только надо торопиться, потому что у одного жандармского капитана на нашего красавчика вот такой зуб.
- Небось не охолостит, - сказала Марта. - Что от меня требуется?
- Приличное платье, записку в город, лошадь с тележкой.
- Анха, - сказала Марта. Записка установленного образца была охранной грамотой любого цветного, появлявшегося на людях без хозяина. Что-нибудь наподобие "негритянка именем Сандра принадлежит мне и отправлена в Санта-Клару с моим поручением". Дата, подпись, печать: "Марта Карвахаль, финка Сан-Ласаро".
С платьем было хуже - все из-за моего роста. В штанах, ясное дело, в городе не появишься. Марта доставала мне макушкой до плеча, а ее платья едва прикрывали колени. Это тоже не годилось. Чем приличнее была одета черная женщина, тем меньше обращали на нее внимания на улице, - ели, конечно, речь не шла о юной красотке. Толстуха перемерила мне платья со своих негритянок. Одно было узко и не лезло, другое впору, но тоже коротко дюймов на десять. Проклятье!
Марта сказала, наконец:
- Знаешь что, негра? Толку от тебя сейчас все равно мало будет. Идите-ка вы все в конюшню, вам туда принесут поесть. Поспи хоть пару часов - к тому времени все будет готово.
Какое там поесть! Мы уснули, едва головы коснулись мешков.
Казалось, минуты не прошло, когда Марта трясла меня за плечо - а солнце стояло уже высоко. Парни, все трое, лежали вповалку. Я не стала их будить - были ни к чему на первый раз.
Готовая одежда лежала на кухонной скамье. К низу пришили новую оборку, и юбка подходила по длине в самый раз. Я столько лет не носила уже платьев, что казалась сама себе стреноженной лошадью, - так мешали, путаясь в ногах, подолы. Пунцовую шелковую повязку сменила на клетчатый фуляр, завязала на спине опрятный вышитый передник.
На столе стоял горячий кофе и блюдо с лепешками. Тут же лежала записка с печатью, объемистый кошель и еще какой-то листок. Пробежала глазами: список покупок, перечень лавок, которые надо обойти. И пустой кошель. Ах, выжига! Хоть голова была занята другим, я не могла не восхититься этой бабой. На чем-нибудь да сорвать, ну и хватка. Но этот список был отличным оправдательным документом, и я уложила его в самый глубокий карман вместе с запиской. А кошель набила серебром, попутно отсыпав Марте еще горсть и условившись о том, сколько она получит, если Гром жив и невредим выберется из этой передряги. Я не склонна была скупиться, - пять тысяч реалов? - хорошо, пускай, половину вперед - договорились. Пятьсот песо, не считая по мелочам. Два года безбедной жизни. Или две негритянки-прачки, или один хороший плотник, или шорник, или каретный мастер. Я об этом думала мимоходом, - прятала под передником пистолет и заряды, ставила в одноколку корзины и коробки.
Миль пятнадцать было от финки Марты до Санта-Клары, я попала в город лишь после обеда. Я ни разу до этого там не бывала, но хорошо его знала по рассказам Факундо. Первое, что бросилось в глаза - стража! В самое пекло слоняются туда-сюда альгвасилы и жандармы. Еще на въезде мою одноколку остановили:
- Эй, бестия, ну-ка сюда поближе! Чья ты есть и куда черти несут?
Но бумажки - великое дело, без них бы я не ступила в городе ни шагу. А так - я уже знала, где поставить лошадь с тележкой, и с корзиной на голове шаталась по улицам, заходя из лавки в лавку, поглядывая по сторонам, примечая расположение улиц, церквей, таращась на кареты и повозки, заговаривая с городскими служанками, - немало кумушек в фулярах и с корзинами, как у меня, утаптывало мостовые Санта-Клары. Две таких щеголихи в белых передниках судачили о вчерашнем событии - о, Йемоо, неужели это было только вчера? Бочком я втерлась к ним в компанию, и, зная, что хлебом их не корми, дай удивить новостью, спросила, что случилось. Так, поймали одного из шайки Каники. А что с ним сейчас? В тюрьме, конечно. Что же с ним будет? Надо думать, вздернут бедолагу. Так сразу? Нет, сеньор капитан Суарес должен выпытать у него сначала, где остальные и где сам китаезный черт, главное. Анха, ясно все. И, по-прежнему ахая и охая, как заправская деревенщина, попавшая в город, я расспрашивала кумушек обо всем: чья это карета, а вон та коляска, где две такие сеньориты, а чей вон тот богатый дом, и много еще о чем. Эти сплетни были нужны для дела на следующий день.