Откуда я знала, что эта дорога растянется еще на десять лет?
Мы знали, кого искали, и потому спустились к лугу, на котором пестрели коровьи спины. Тот же луг, и та же серая ограда вдали, и тот же длиннорукий пастух в красной повязке, надетой на лысую голову.
- Мухаммед, эй!
Он узнал нас сразу, но не сразу поверил своим глазам. И не сразу понял, зачем мы явились.
- Если бы это было так просто...
- За чем дело стало? Корабль ждет.
- Сестра моя, я тоже учен кое-чему. Я знаю, что такое земля и что она не маленькая. Твой город, он расположен примерно на полдороге между моим городом и этим забором. А еще, если бы я был один! Не знаю, поверишь или нет, но у меня четверо сыновей. Я не могу подумать о том, что с кем-то из них случится несчастье по дороге. А на дороге бед много, я знаю, я в молодости их перевидал.
- Что ж, - сказал Факундо, - ты прав, потому что ты богат. Четверо сыновей - это достояние! Мое единственное сокровище поедет со мной, и я постараюсь не допустить ничего дурного.
Нам непременно нужно было повидать Обдулию.
По правде, к ней не было никакого дела, кроме как попрощаться. Хитрыми кругами ходит судьба, и нечего удивляться, если придется невзначай наступить на свой собственный след. Надо уважать свое прошлое, каким бы трудным оно ни было, и мы приехали отдать дань уважения тому, что оставалось за спиной.
Старуха с трудом встала нам навстречу, опираясь на костыль. Ма Обдулия сильно сдала за эти годы.
- Вы пришли, - сказала она, ловя наши руки своей сухой горячей рукой. - Хорошо, что не забыли меня. Слышала, слышала про вас.
Ее под локоть поддерживала Амор. Что осталось от худышки с грудями в пол-апельсина? Статная, крепкая женщина с сильными руками и пышными формами, с каскадом стеклянных бус, прикрывавших гирлянду из уродливых рубцов - след одной душной ночи.
- Слышала, и не один раз, - продолжала унгана, кряхтя и усаживаясь в качалку. - Хозяйский братец, жандарм, не оставил привычки заглядывать к нам время от времени, а хозяйка нет-нет да и зайдет сюда, по старой памяти, когда гуляет в саду с ниньей. Последнее время, правда, все реже и реже: сварлива стала и сердита, и все дела забрала в свои руки. Сеньора иногда заносит в загулы, но не так, как прежде; Давид по-прежнему майораль, а конюшего наняли со стороны. Все вспоминают про вас, дети, но я - чаще всех. Помните, как мы сиживали здесь?
Помнила все, но больше всего мне помнились вечера и ночи в неторопливых беседах, и я ей сказала об этом.
Ма Обдулия смеялась, трясясь рыхлым телом.
- Помню, как же! Ты была умной девчонкой, дочка. И знала столько, что меня могла кое-чему научить. Но, прости меня, скажу: тебе, моя милая, никогда не стать матушкой Лоа.
- Почему, Ма?
- Потому что ты не живешь в мире духов, ты живешь в мире людей. Твои способности - видеть людей насквозь и знать, кто чего стоит, и ты сможешь вертеть ими при необходимости, как захочешь. Твоя способность предчувствовать будущее касается только тебя, твой трюк с веревочкой - что-то вроде вечной детской шалости. Нет, ты унгана по праву, по праву твоей Силы, но жрицей Лоа тебе не быть. Легба не отворит тебе дверей храма. Но, сколько я тебя знаю, тебя не слишком это огорчит.
Это она сказала правду. Каждому свое; если среди духов и божеств будет толочься слишком много людей, в небесах наступит беспорядок. Мы рассказали Обдулии о том, что происходило с нами за эти годы - она покачивала головой и как будто подремывала, только пальцами перебирала бусины маленьких четок.
- Что ж, мне будет легче умирать, - сказала она под конец. - Легче уходить, когда знаешь, что небывалое может стать возможным. Я не помню своего рода и племени, я не знаю того берега. Но если ты вспомнишь обо мне и произнесешь мое имя, ступив на ту землю - считай, что я вернулась туда на твоем корабле.
- Нам пора, - сказал Гром. - Нельзя, чтобы нас застало утро. Очень было бы обидно попасть куда-нибудь, когда корабль ждет.
- Не торопись, сынок: успеешь. Ничего не случится с вами по дороге. Не хотите передать ничего донье Белен? Пожелания благополучия и здоровья? Хорошо; а остальное я добавлю от себя, если понадобится. А теперь подведите ко мне поближе этого молодца.
Филомено без боязни подошел к старухе, заложив руки за широкий пояс. Унгана долго глядела в его круглые блестящие глаза.
- Он хороший боец, - сказала она, - хотя и молод. Сила, стойкость и смех - вот что я вижу в нем. Он настоящий мужчина, и проживет долго и счастливо. Он не был рабом и никогда им не будет. Элегуа будет хранить его. Это мое благословение, и это правда. В вашем роду, дети, не будет больше рабов.
Она пошарила за пазухой и достала шнур, сплетенный из волос, и надела его на шею Пипо. Потом обняла нас всех:
- Теперь пора! Прощайте!
Мы ушли, потому что больше не хотели видеть никого.
Каники ждал нас в инхенио Марисели: он вернулся днем раньше нас. В Агуа Дульсе мы провели еще два дня.
До сих пор вживе ощущаю аромат этих дней, их цвет, вкус, запах, и горький дым сигар во время долгих бесед запомнился мне как дым расставания.
Мы перемешивали воспоминания с мечтами. Мы прощались. А это всегда нелегко, даже если впереди ждет дом с золотыми ставнями. Но мы не говорили о том, что больше не увидимся. Мы и так это знали - к чему говорить? Много было нерешенных дел и без того. Одно, например, не давало покоя.
- Послушай-ка, куманек, ты знаешь, что мы богаты?
Каники вынул изо рта сигару.
- Знаю, на двух кораблях было много барахла.
- Как мы его будем делить?
- С кем?
- С тобой и остальными.
- Хм... Задачка. Меня она не касается: я свою долю получил, а с остальными разбирайся как знаешь.
- Твоя доля куда больше того, что ты получил.
- Не забудь, кума, про те мешки с серебром, что остались в пещере. Вряд ли я ими воспользуюсь, но - лежат, есть не просят. Я прошу тебя об одном: не давай денег тем, кто не может ими распорядиться. Дураков всегда больше, чем умных.
Иногда с нами сидела Марисели. Она не вмешивалась в наши разговоры и больше потихоньку переговаривалась с Пипо, а я незаметно наблюдала за ней. Да, я оказалась права, и все стало на свои места. Она даже молиться стала как будто реже. А может, она напиталась силой от своего мужчины, и не стало надобности просить ее у бога? Она тихо рдела, когда Санди расписывал ей, что за отчаянный парень Филомено и какой он замечательный моряк.
Санди был не посвящен в наши разговоры и однажды остановил меня на внешней галерее флигелька:
- Миссис Кассандра, скажите, неужели он оставит ее? Эту чудную женщину, переступившую все ради любви?
Мне захотелось назвать его дураком.
- Кто тебе сказал, что он уезжает?
- А разве нет? Что его может ждать здесь, кроме виселицы?
- Пуля в лоб.
- Так почему же он не уезжает?
- Санди, ты дурак.
Поморгал глазами и сказал:
- Действительно дурак.
Ну, значит, не все было потеряно. Безнадежен лишь тот дурак, кто считает себя умнее всех прочих.
В назначенный вечер мы прощались с Ма Ирене и Марисели. Старухе я пожелала сил, - я знала, что их понадобится много. Нинье сказала:
- Береги свое счастье - ты им жива. Жаль, ты не сразу поняла, что оно для тебя - в этом мужчине: он сильно страдал из-за этого. Но теперь он счастлив, и ты тоже. Каждый день осушайте до дна, потому что ваши дни полны. Прощай! Будь мужественна. Храни тебя Элегуа, душа моя.
- Храни вас господь и святая дева! - сказала она и каждого перекрестила на дорогу.
- Отвори Легба ваши пути, - вздохнула Ма Ирене, когда мы выбирались из дома через заднюю дверь.
Луны еще не было. Стояла душная ночь конца августа. В звезду превратилась и затерялась среди прочих звезд одинокая лампада в окне маленькой усадьбы, у ручья со сладкой водой.