Заметила она его только когда он подошёл и сел перед ней на пол, беря её за руку.
— Ты…? — выпалила Софа, отключаясь то ли от удивления, то ли от усталости.
Парень аккуратно поднял её и отнёс в комнату, попутно оглядывая весь этот бардак. То, что она отключилась, а не начала орать на него, было на руку. Он знал, что не выдержал бы её гнева, а ей было за что его винить.
Когда он убедился, что она в порядке и спит у себя, он вышел из её комнаты и закрыл дверь.
Как всегда бывает на новом месте, долго поспать ему не удалось. Он достал свои вещи из чемодана, попутно повесил куртку Софы, которая до этого момента валялась на полу. После он наконец посмотрел на часы: девять утра. Софа всегда вставала в это время, пока они общались…
Она проснулась в своей комнате, завёрнутая в одеяло и не понимающая, реальностью ли было то, что она вчера увидела, вернее, кого, или это игры её сознания, в здравости которого она больше не была уверена.
Она наконец нашла одежду, которую покупала уже без мамы и никогда при ней не одевала, поднялась, надела её и…
Она стояла у двери комнаты. Со вчера всё казалось чуть реальнее, но всё ещё не совсем. Она наконец открыла дверь, увидев его в гостиной, когда он пытался убирать всё то, что она устроила.
Он тут же заметил её. Они стояли и смотрели друг на друга, не зная, что сказать и нужно ли вообще что-то говорить.
— Нам надо поговорить, — наконец выдавил он.
— Никит, ты тоже приехал сообщить о том, что скоро умрёшь? — как-то холодно и с небольшой усмешкой сказала Софа.
Это был её брат. Он исчез на три года, и вот сейчас он стоял перед Софой в её квартире и говорил ей, что им нужно поговорить.
— Нет, Соф, пожалуйста, послушай… — начал он.
— Ладно, прости, — сказала она, проходя и садясь на диван. — Нам и правда есть о чём поговорить, так что я тебя слушаю.
— Соф, прости меня, что я тогда пропал… Не думаю, что ты сможешь, но всё же я прошу тебя. Мне тогда предложили неплохую работу в столице, сказали, что оплатят учёбу, и я просто не мог быть рядом из-за… Чёрт, ты мне не поверишь… — начал он, чуть смеясь.
— Из-за Сефилии? — спросила Софа, глядя ему прямо в голубые, огромные глаза.
— Если ты всё знаешь, то это значит, что ты…? — спросил Никита, сжимая кулаки с невероятной силой.
— Нет. Она не займёт моё тело, просто передаст свою память и силу. Дальше, что делать, решать мне, — сказала Софа холодно.
— Чёрт, я такой идиот… Прошу, прости меня, я… Я знал, что твоя мама… И я не смог не приехать. Ты ведь так её любила и я… Прости, но я здесь не просто так, я помогу с… похоронами… Я прошу тебя уехать со мной хотя бы на две недели отдохнуть. Тебе надо вернуться в норму, если есть вообще такое понятие как норма. Но я терял свою маму и знаю, каково это. Прошу… Позволь помочь… — говорил он, запинаясь и ожидая её реакцию, как вердикта судьи.
— Я не хочу, чтобы об этом кто-то знал. Я… я не смогу прийти на похороны… Но ты прав. Оставаться тут я больше не могу, мне нужно выбраться, пока мои чувства не устаканятся, поэтому… — говорила Софа, чувствуя, как слёзы снова текут по щекам.
— Тогда давай сделаем так. Сейчас мы с тобой всё уберем, вымоем и наведём порядок, чтобы тут можно было провести несколько дней. Затем я свяжусь с твоим отцом, мы организуем её похороны втайне от всех, только для своих. Можешь не приходить, если не хочешь. Твой отец поможет со счетами и ты получишь свои деньги, затем мы соберем вещи и уедем до середины июля, вернешься уже в конце. Всем скажем, что родители забрали тебя на дачу, друзьям можешь ничего не говорить, хотя, нет, лучше скажи, что уехала на дачу, а потом… Потом посмотрим… Тебе нужно что-то покупать? — спросил Никита.
— Ладно, сделаем как ты говоришь, только у меня одна просьба. Можно мы выкинем всю мою домашнюю одежду и купим новую? — спросила она.
— Как скажешь. Ты как, морально готова всё это убирать? Если не хочешь, я могу сам… — начал было он, но она решила иначе.
— Нет, хочу сама собрать все её вещи и убрать всё, — ответила она, поднимаясь.
Так решение о их последующих действиях и было принято.
Они съездили и купили новые цветочные горшки, фоторамки, новую одежду… Вернули цветы на их законные места на подоконники, расставили книги обратно в шкафы, собрали осколки. Одежда, которую Софа хотела заменить, была сложена в мешки и впоследствии выкинута, новая одежда аккуратно разложена в комоде. Всю мамину одежду и все её вещи Софа аккуратно сложила в чемодан мамы, с которым она всегда ездила, последний раз вдохнула запах её духов, погружаясь в воспомнания, и сделала единственное, что она могла сделать, чтобы больше не думать об этом.
— Ты можешь отвести меня куда-нибудь далеко, чтобы мы сожгли её вещи? Иначе я не смогу… — тихо сказала Софа.
— Хорошо, но ты уверена? — спросил Никита.
— Да, — тихо ответила она.
— Хорошо. Тогда я пока уберу чемодан в машину, а когда будем уезжать, сожжём его.
Так они жили до числа, когда были похороны. Софа не смогла на них пойти, вместо этого она встретилась со всеми: с Димочкой, с Егором. Им она сказала, что уезжает.
Она виделась и с Лерой… Он не понял, что с ней что-то не так. Она наврала, что пришлось убежать по работе. Они гуляли, держались за руки и она притворялась, что всё хорошо. С ним ей было легче. Завтра у него был день рождения…
========== День Рождения Леры ==========
С тех пор, как я убедился, что Сефилия — это Вероника, я стал проводить с ней всё своё свободное время, наблюдал за её изменениями, пытался пробудить её полностью. Но почему-то, чем больше времени я провожу с ней, тем больше начинаю чувствовать, что совершаю ошибку. Она совсем не похожа на Сефилию.
Я всё больше начинаю скучать по Софе, по той несносной девушке… Я сказал ей, что у меня концерт, теперь мы только переписываемся, а она уехала из города
— всё это облегчает моё существование и у меня более чем достаточно времени на Веронику.
Но почему я так скучал? Почему завтра хочу быть с ней, а не с Вероникой? Почему до сих пор целую её на прощание, почему сам беру её за руку и не хочу отпускать? Почему она столько для меня значит? Что вообще со мной происходит?
***
«Завтра мне будет восемнадцать. Всё будет по-другому — я проведу с ней день, а потом попрощаюсь. Она не должна иметь для меня никакого значения. Всё, что должно что-то значить, это пробуждение Сефилии», — думал он, сидя дома и убеждая себя в том, что у него нет никаких чувств к Софе.
Он уже долгое время ей лгал, лгал про концерт, лгал, что не общается с Вероникой, лгал, что она для него ничего не значит, лгал, что Софа единственная, с кем он так близок… Лгал Веронике, что Софа, прослушав его телефон, узнала всё, лгал, что не общается с Софой, лгал, что она единственная. И что было хуже всего — он уже давно лгал себе, лгал о том, что единственная, кто имеет для него значение, это Сефилия, лгал, что говорит всем правду, хоть и понимал, что это ложь, но делал всё, чтобы убедить себя и окружающих в обратном. Его жизнь стала напоминать хрупкую иллюзию. Этого он избегал, пытаясь убедить всех, что его не победить…
Проснувшись с утра, он заметил, что весь телефон завален поздравлениями. Ему написали все его друзья со студии, все музыканты, с которыми он работал, все, с кем он когда-либо был знаком, но отвечать на поздравления не хотелось.
Он не ждал столько внимания к своей персоне, всё-таки он не праздновал, никогда не праздновал, а на все предложения подарков говорил, что ему ничего не надо. С тех пор, как он вернул воспоминания и стал перерождённой душой, это больше не имело никакого значения и никак не радовало.
Он еле как заставил себя подняться и направился умываться. После он надел привычную ему чёрную футболку, джинсы, мантию и кеды, к которым он так привык, и только сейчас вспомнил, что так и не договорился с Софой о встрече. Вчера они так попрощались, словно увидеться сегодня было бы в порядке вещей, но он всё же решил спросить, втайне надеясь, что она не забыла про его день рождения. Странно, она была единственной, от кого он ждал подарок, и она это тоже втайне знала, потому не стала спрашивать про это вчера.