— Я не буду сообщать тебе и этого.
— Ты должен, — сказала она. — Я собираюсь вернуть тебе эти деньги, Джеймс. Я не хочу, чтобы это висело на моей совести всю оставшуюся жизнь. Моя мать — это мой крест, а не твой. Я хочу, чтобы она не имела ничего общего с тобой.
— Мы не должны спорить об этом прямо сейчас. Хорошо? — спросил я.
Она закончила подписывать бумаги, и я притянул ее обратно к себе, положив ее голову себе на грудь.
— Просто забудь об этом, — сказал я.
— Ты должен пообещать, что я смогу вернуть тебе деньги. Между нами все должно быть правильным, чтобы я не была тебе ничего должна, — сказала она. — В противном случае, я буду чувствовать себя как потребитель, а не просто шлюхой.
— Прекрати, — сказал я, и гнев начал закипать во мне, но не на Одри, а на ее жизненную ситуацию. — Ты занимаешься тем, чем ты можешь зарабатывать на жизнь в существующих обстоятельствах. Ты не должна стыдиться выбора, который ты сделала. Защищать того, кого ты любишь — это самое важное, что ты можешь сделать.
Она смотрела на меня с тем же упрямством в глазах.
— Мне не стыдно. Я просто хочу, чтобы ты пообещал мне.
— Я пообещаю тебе все, что угодно, Одри.
— Хорошо. Мне уже лучше, — сказала она, и, наконец, расслабилась и прижалась ко мне. — Обещай мне, что я останусь ковбоем.
— Ты останешься ковбоем, детка, — сказал я. — А я останусь на кровати.
Она обняла меня, застав меня тем самым врасплох.
— Спасибо, Джеймс. Спасибо за помощь моему брату. Ты — хороший человек.
Я приподнял ее подбородок и поцеловал нежно в губы.
— Нет, я не такой.
— Ты ошибаешься, — прошептала она. — Я — ковбой, и я утверждаю, что ты неправ.
Она погладила меня снова по волосам.
— Итак, … ты уже видел некоторые из неприглядных скелетов из моего шкафа. Я помню, прошлым вечером ты сказал, что они есть и в твоем шкафу. Не хочешь поделиться? Так мы сможем выровнять чашу весов между нами по мерзости в нашей жизни.
Я посмотрел в окно, за которым был прекрасный, солнечный июньский день.
— Ты помнишь, что я сказал? О том, что ты не захочешь этого знать?
— Я думаю, что это были мои слова, Джеймс, — сказала она и провела своим пальцем по моей челюсти. — Но если ты не хочешь поделиться, тогда ты не должен этого делать. Я пойму.
Я окинул ее глазами. Дело было в том, что она все понимала. Она была единственной женщиной, которую я встретил за последнее десятилетие, с которой мне было легко. Хотя для меня это было нелегко. Одри была единственной женщиной, которую я встретил за целую вечность, и с которой я почувствовал связь.
— Я потерял очень близкого мне человека. Девушку.
— Мне так жаль. Когда это было?
— Давным-давно. Летом после окончания школы.
Я потер лицо. На самом деле, я никогда не говорил об этом ни с кем. Может быть, бросил пару слов Тоду, когда он спросил меня о том, в порядке ли я. Он был слишком юн, когда это произошло. Я думаю, что он не понимал, насколько это разрушило меня.
— Ее звали Даниэль. Мы встречались в последний год нашего обучения в Академии Филипса (прим. Элитная частная школа, расположенная в городе Эндовер, штат Массачусетс). Я никогда прежде не встречал никого, кто был бы на нее похож. Она училась за счет бюджетных дотаций и происходила из совершенно другой среды, нежели я. Она была гениальная. Открытая. Добрая.
Я улыбнулся при воспоминании о ней.
— Она, наверное, была милой, — сказала Одри. — Что случилось?
— Она собралась с осени учиться в университете Брауна, и я захотел изменить свои планы и последовать за ней туда. Мои родители это не одобрили. Я был принят в Гарвард, который закончил отец, и где по настоянию отца я должен был учиться. Во всяком случае, они были против наших отношений, так как ее семья была даже не из среднего класса, то есть по меркам нашей семьи – никто из Тьюксбери. На самом деле, ее родители были очень хорошими людьми, и я до сих пор общаюсь с ними. Это означает, что они все еще посылают мне открытки на Рождество.
Только лишь потому, что я считал, что она была прекрасным человеком и ее семья была замечательной, не означало, что она была приемлемой кандидатурой в глазах моих родителей. Тот факт, что она получила грант на обучение в Брауне по биологии, не позволил ей заработать очки в глазах моей семьи, так как у нее не было родословной. Родители хотели, чтобы я посещал Гарвард, и чтобы наши с ней отношения закончились. Я боролся со своей семьей все лето.
Однажды вечером Даниэль приехала ко мне, и мои родители повели себя ужасно по отношению к ней. По-настоящему жестоко. Они сказали ей, что она разрушила семью, пытаясь заставить меня следовать за ней в Браун. А ведь это была не ее идея, а моя. Но зная методы своих родителей, а я их знал очень хорошо, я просто сидел молча, потому что не было никакого смысла бороться. В итоге Даниэль впала в истерику и уехала.
Я сделал паузу.
— В тот же вечер она попала в аварию, Одри. По пути домой. Она умерла.
Одри сидела, держа меня за руку, и ее лицо было белым от шока.
— Мне так жаль — прошептала она, и на ее глазах заблестели слезы, как будто она была готова расплакаться из-за меня. — Ты не можешь винить себя за это. Она попала в аварию. Ты не виноват в этом.
— Я не сделал ничего, чтобы защитить ее в ту ночь. Мои родители сказали ей, что она неприемлема для нашей семьи. Это было похоже на то, что ее полностью выпотрошили. Она ушла, рыдая. Я никогда не слышал, чтобы кто-то так плакал.
Память о том дне по-прежнему преследует меня.
— Была гроза, и, по словам полицейских, была плохая видимость. Ее машину занесло, и, вылетев с трассы, она врезалась в ограждение. Этого бы не произошло, если бы она была в нормальном состоянии, я это точно знаю. У нее была вся жизнь впереди. Я забрал ее.
— Джеймс, — произнесла она, и взяла мое лицо в свои руки. — Ты не можешь постоянно нести в себе это чувство вины. Это был несчастный случай. Да, она была расстроена, но это не твоя вина. Это твои родители должны были чувствовать себя ужасно из-за этого.
Я снова посмотрел в окно, пытаясь успокоить острую боль, которую я ощущал внутри себя каждый раз, как только думал о Даниэль. Столько тоски было внутри меня, что приносило еще и физическую боль.
— Моя мать сказала, что это судьба.
Мой голос прозвучал безжизненно даже для моих ушей.
— Она не сделала этого, — сказала Одри. — Пожалуйста, скажи, что это неправда.
Я пожал плечами.
— Она действовала должным образом, изображая скорбь на первых порах. Она сходила в похоронное бюро и говорила там правильные вещи. Она пожертвовала неприлично крупную сумму денег в стипендиальный фонд Даниэль, который учредили ее родители в память о ней. Моя мама — мастер устраивать шоу. Несмотря на это, я знал, что она испытала облегчение. И в последнее Рождество я напился в стельку и обвинил ее во всех грехах.
— И? — спросила Одри.
— И она сообщила, что мне, оказывается, повезло, что это удача для Престонов, и что это сама судьба дала мне путь к отступлению.
Острые иглы памяти страшной болью вонзились в меня и немного притупили неприкрытую ненависть к моей семье.
— А я считала, что моя мать — плохой человек. Невероятная чертова Селия, — сказала Одри.
Я переплел свои пальцы с ее.
— Она такая, — сказал я.
— Ты любил ее? — спросила Одри чуть позже.
Мы все еще сидели на диване. К этому времени мы уже кое-что сделали — отослали документы, и теперь, успокоившись, держались за руки, откинувшись на спинку дивана.
— Это было давно, но я знаю, что я сделал. Это была моя первая любовь. Ничего невозможно повторить, — сказал я. — Ты понимаешь, о чем я говорю?
Она медленно кивнула, ее взгляд был устремлен в окно.
— Понимаю, Джеймс. Понимаю.
— На сегодняшний день хватит безнадеги.