Марван встал на тротуаре рядом с Хакимом, среди толпы пешеходов, ожидающих сигнала светофора, чтобы перейти улицу. Неподалеку полицейский в зеленой форме выписывал штрафную квитанцию. Марван как бы случайно задел Хакима рукой и в момент касания передал ему сложенную карточку, где были записаны указания по поиску тайника. Это вряд ли можно было заметить, даже если бы кто-то и следил за ними специально. Теперь Марван был чист, и опасное дело перешло в руки молодого пакистанца.
Хаким прошел шесть кварталов по улице Шахрияр. Он слегка сутулился, будто от постоянного тяжелого труда, и шел на полусогнутых ногах. Голову он тоже склонил вниз. Типичный бедный пакистанец посреди персидского великолепия. На него почти не смотрели, не более чем на бродячую собаку.
Свернув влево, на улицу Яздани, он дошел до дома номер двадцать девять. Здесь, согласно их информации, на первом этаже жил Карим Молави. Второй этаж дома занимал другой жилец. Хакиму предстояло просто сидеть на тротуаре и ждать. Если кто-нибудь спросит, что он здесь делает, он бы ответил «машин, машин», давая понять, что ждет, что его подберет автомобиль, а потом стал бы бормотать на урду. Впрочем, если он будет выглядеть безобидным и послушным, на него даже не посмотрят. Хорошая вещь предрассудки. Люди делают выводы, ничего не зная, но думают, что знают все.
Сев на тротуаре, Хаким ссутулился еще сильнее, едва не касаясь плечами коленей. Перед тем как они отправились из Лондона, он внимательно рассмотрел нерезкую фотографию, сделанную со спутника. Согласно плану операции, Молави должен был возвращаться домой в промежутке между пятью и шестью часами. Хаким ждал. В бумажном пакете у него в руках лежала книга Абулькасима Фирдоуси «Шахнаме» с закладкой на странице, указанной мистером Феллоузом, американцем. Несколько строк были выделены желтым маркером.
Это было паролем. Фраза из персидской поэмы, которую привел Карим Молави в своем первом письме несколько месяцев назад. Если он не узнает эту цитату, операция будет прекращена.
Октябрьское солнце клонилось к закату. Скоро стемнеет, и оставаться на тротуаре станет небезопасно. Люди зададутся вопросом, что делает тут гастарбайтер после наступления темноты. Хаким посмотрел на часы. Почти шесть. По плану ему следовало ждать до пятнадцати минут седьмого, а потом уходить. Минуты тянулись невыносимо медленно. Пакистанец поднимал взгляд всякий раз, заслышав шаги по тротуару. Мужчины и женщины возвращались с работы. Пара человек посмотрела на него с нескрываемым презрением. «Боро гом шо!» — пробормотал кто-то. «Убирайся!» Но не подкрепил слова делом.
В десять минут седьмого Хаким заметил мужчину крепкого телосложения в черном костюме, идущего в его сторону. Несмотря на то что уже смеркалось, на незнакомце были темные очки, и лицо разглядеть было сложно. Он шагал быстро, так, будто спешил домой. Проходя мимо Хакима, он свернул на асфальтовую дорожку, ведущую к дому номер двадцать девять. Хаким встал и направился к нему.
— Доктор Молави, у меня тут стихи, которые я хотел бы прочесть вам. Возможно, вы вспомните, откуда они, — прошептал он на чистейшем английском.
В мгновение ока Хаким будто преобразился. Он выпрямился и расправил плечи, манера речи и движений покорного иммигранта исчезли. Он говорил на английском, достойном Генри Хиггинса.
— Поэма, сэр, — прошептал он, показывая Молави обложку книги Фирдоуси.
Ошеломленный ученый сделал еще несколько шагов к дверям дома, и тут Хаким начал читать стихи. Тогда Молави снял темные очки и посмотрел ему прямо в глаза, еще не понимая, что происходит.
— Подойди, парень, — сказал иранец, который чувствовал себя в безопасности на пороге собственного дома.
Пакистанец подошел ближе, открыл книгу на закладке и отдал ее в руки Молави. Тот прочел стих и покачал головой. Гейре галель э фахм. «Это непостижимо».
Хаким придвинулся к молодому ученому и незаметным движением сунул ему в руку сложенную карточку. Переборов страх, иранец взял ее.
Пакистанец мгновенно вернулся к своей предыдущей роли, ссутулившись и изображая покорность. На смеси фарси, урду и английского он забормотал, что извиняется — он ошибся домом, — и попятился назад. Карточка лежала в кармане Молави, а в следующее мгновение иранец вошел в дом.