— Заиф. Ларз дарам, — ответил Карим. «Слабость, и знобит».
Секретарша ласково, с материнской заботой поглядела на него.
— Бедный мальчик, — сказала она.
Для старших он так и остался талантливым мальчиком, замкнутым молодым физиком с роскошными черными волосами.
Молави остановился у входа в кабинет доктора Базаргана и снова кашлянул, прежде чем войти. Извинился, не подав ему руки и сказав, что не хочет разносить заразу. Начальник сочувственно кивнул. Он постоянно изображал, что очень занят, хотя делать ему было особо нечего. Он являлся скорее надсмотрщиком, чем истинным руководителем. Спросил Молави, как продвигаются исследования. «Прекрасно», — ответил Молави. Заведующий лабораторией отлично знал, что большая часть его работы в последнее время заключалась в чтении научных журналов. Ему почти месяц не доверяли ничего важного. Молави снова закашлялся, и Базарган спросил, не лучше ли ему пойти домой и подождать, пока он не поправится.
— Может, позже, — ответил молодой ученый, сокрушенно качая головой. — Сарма хордан. «Продуло».
Он сидел за рабочим столом больше часа, просматривая сначала газеты, потом научные журналы из Америки. Иногда покашливал, так, чтобы было слышно другим. Карим переворачивал страницу за страницей, глядя на яркие фотографии с выставок и читая о последних открытиях, сделанных в лабораториях США. «Как же так, почему эта огромная машина по выпуску денег опасается, даже боится небольшой, пропитанной насквозь ложью страны, такой как Иран?» Может, американцы объяснят ему это. Он закрыл глаза и представил себе, как летит в самолете. Куда-нибудь, только бы из Ирана. Может, в Германию. Вспомнил немецкую девушку, которая дружила с ним, когда он учился в Гейдельбергском университете. У нее была такая большая грудь… и он лишь мечтал, когда она попросит, чтобы он коснулся ее. Теперь, когда выяснилось, что Труди еврейка, она стала для него еще привлекательнее.
Карим открыл глаза. Утро кончилось, наступил день. Он снова кашлянул, и теперь горло заболело по-настоящему. Что еще сделать, чтобы замести следы? Он позвонил Хусейну, двоюродному брату, бывшему старшему офицеру Корпуса стражей исламской революции, и договорился поужинать с ним на следующей неделе. А почему бы и нет? Хусейн назвал день. Его голос звучал словно издалека, будто он выкурил первую за сегодняшний день трубку опиума.
— Баше? — спросил Молави.
«Ты в порядке?» Как трогательно. Кто бы там ни прослушивал его телефон, он подумает, что Карим строит планы на будущее и хочет позаботиться о своем злополучном брате, уволенном из Корпуса.
Иранский друг заехал за Джеки в отель «Азиз» рано утром. Она спустилась в вестибюль и приветствовала его, обняв столь страстно, что администратор и посыльный едва не покраснели. «Я уеду на пару дней», — сказала Джеки администратору по-английски, нараспев и с немецким акцентом. Друг везет ее в Исфахан, откуда он родом, чудесный город в центральном Иране. Часть багажа она оставит в отеле «Азиз» до возвращения. Достав из сумочки пачку стодолларовых купюр, она отсчитала две тысячи и оплатила номер вперед, хотя истинная цена была вполовину меньше. Апартаменты должны оставить за ней до ее прибытия.
Администратор принялся возражать, говоря, что не может принять столько денег, но затем взял их с радостью. Посыльный загрузил два чемодана «Луи Вуитон» в багажник «мерседеса» ее друга, а два других отнес в камеру хранения. Они сели в изящный новенький автомобиль, иранец открыл потолочный люк, и они поехали. Ветер сорвал платок с головы Джеки, и шелковистые светлые волосы волной рассыпались по плечам.
Молави пересек улицу, зашел в кебаби, чтобы купить еды, и взял ее с собой, в кабинет. У него был такой жалкий вид, что охранник, крепкий мужчина с лицом, покрытым шрамами после службы во время ирано-иракской войны, сказал, что ему надо идти домой и отдохнуть. «Хорошо, может, позже», — пробормотал в ответ Молави.
Если он завтра не придет, руководство вздохнет с облегчением. «Надо позаботиться о здоровье и не заражать коллег». Если ему позвонят домой и никто не ответит, все подумают, что он пошел к врачу или даже лег в больницу. На следующий день будет пятница, выходной для всех правоверных мусульман, потом обычные выходные. Пока его хватятся, пройдет почти неделя.
Карим просидел за столом почти до трех, потом встал, надел куртку, застегнулся до горла, так, будто его знобит, взял портфель и вышел за дверь. Он остановился у дверей кабинета доктора Базаргана, но того не было на месте, и он сказал секретарше, что, похоже, заболел и идет домой. Та ответила, что хорошо бы показаться врачу. «Завтра, если буду чувствовать себя так же». Шаркая, он прошел по коридору и к дверям, мимо секретарши, которая снова с сочувствием посмотрела на него.