Реализация потребности в смерти, как и любой другой потребности человека, осуществляется по разным мотивам, осознанным или неосознанным. Стремление к осознанию своих мотивов, свойственное человеку, заставляет искать смысл смерти.
Смерть, ограничивая человека во времени жизни, в ее неповторимости, делает его более ответственным за каждый свой поступок, за любой момент своей жизни.
Фромм также склоняется к тому, чтобы «превратить осознание смерти в один из сильнейших стимулов жизни — в основу человеческой солидарности, в катализатор, без которого радость и энтузиазм утрачивают интенсивность и глубину…» Вебер пишет, что размышления Льва Толстого к концу жизни все более сосредоточивались на вопросе, имеет ли смерть какой- нибудь смысл или нет. Его ответ гласит: для человека культуры — нет. Потому, что цивилизованная, включенная в «прогресс», в бесконечность жизнь отдельного человека не может иметь конца по ее собственному имманентному смыслу.
НО ОЧЕВИДНО, что во всех этих весьма привлекательных и в чем- то схожих концепциях мотивы собственно смерти затрагиваются лишь косвенно. Речь идет об осознании возможности смерти для самой жизни. Мы не видим здесь стремления осознания мотивов смерти как реализующейся потребности.
Для такой постановки вопроса у представителей экзистенциальной и гуманистической психологии не хватало данных, которые могут заключаться в том числе в опыте предсмертных состояний, в опыте смерти и возвращения к жизни. Большинство из нас, не имеющих такого опыта, по-прежнему подавляет в себе возможность осознания мотивов смерти. Это связано со страхом смерти, препятствующим осознанию. Ни одна человеческая потребность не защищена от осознания так надежно. Неосознаваемый характер смерти является, по-видимому, принципиальным условием нормального функционирования личности. Пределы самопознания ограничены прежде всего, возможно, именно этим условием.
ИТАК, В «НОРМАЛЬНОМ» состоянии человек не способен и не желает осознавать мотивы смерти. Но ведь существуют экстремальные обстоятельства, когда человек решается на последний шаг. Казалось бы, на границе жизни и смерти сам выбор точно обозначает причины, обнажая самые сокровенные, сущностные мотивы. Однако, по моим наблюдениям, мотивы смерти не обнаруживают себя в объяснениях причин самоубийств, а также в объяснениях причин других разновидностей сознательного саморазрушения (аскетизм, наркомания, алкоголизм, виды деятельности и спорта, сопряженные с риском). Или, словами Пушкина: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья, бессмертья, может быть, залог…» Многолетние исследования мотивации человеческого поведения, проводимые мной в рамках судебных психолого-психиатрических экспертиз, свидетельствуют о том, что в качестве объяснений причин своего поступка самоубийцы, как правило, выдвигают либо непосредственный повод, ка- кое-то предшествующее событие, либо субъективные версии, реальности, которые можно считать не мотивом, а мотивировками.
Преобладающими мотивировками субъекта являются интро- и интерперсональные конфликты (одиночество, половая несостоятельность, переживания раскаяния, стыда за неблаговидный поступок, супружеская измена, неразделенная любовь), неудачи в профессиональной или учебной деятельности, состояние физического здоровья (физические страдание, представление о неизлечимости заболевания), финансовый крах, боязнь уголовной ответственности и т. п. Особое место занимают объяснения причин самоубийства у лиц с психическими расстройствами, с тяжелыми депрессиями, идеями самообвинения, галлюцинациями.
Но никто из самоубийц не объясняет свое желание покончить с собой стремлением к смерти. Все мотивировки непосредственно связаны с жизненными ситуациями и конфликтами, а вовсе не с потребностью в смерти.