В тот же вечер он пришел в «зал вечности» и, приблизившись к двери временной кабины Дженни, произнес:
— Я люблю тебя и готов на все ради тебя. А ты даже не знаешь. Хотя, если бы знала и не ответила взаимностью, это было бы гораздо хуже.
Чтобы доказать себе, что еще не окончательно лишился рассудка, Том решил вместе с Мабел пойти вечером на прием, который устраивал режиссер Сол Воремулф по случаю удачной сдачи экзамена на право занятия ведущих государственных постов. Это означало, что со временем при определенной доле везения и протекции он сможет стать исполнительным директором телестудии. Вечеринка в общем удалась. Том и Мабел вернулись примерно за час до телепортации. Он сумел воздержаться от гонки за спиртным, несмотря на поощрения Мабел. Том, однако, сознавал, что ко времени завершения телепортации он все равно будет пьян, и ему придется прибегнуть к нейтралептикам. В тот день ему так и не удалось выспаться, и завтра на работе он будет отвратительно себя чувствовать и ужасно выглядеть. Сумев отвязаться от Мабел, Том первым сошел в «зал вечности».
Прислонившись к цилиндру Дженни, Том похлопал по двери. «Я старался не думать о тебе весь вечер. Мне не хотелось обманывать Мабел, ведь это нечестно — быть с ней и все время думать о тебе. В любви все средства хороши». Он было записал еще одно послание для Дженни, но тут же стер его. Какой в этом смысл? К тому же Том знал, что его слова будут звучать неискренне. Ему же хотелось предстать перед ней в наилучшем свете. Но зачем? Она не испытывает к нему ничего — только равнодушие.
Но Том любит ее, а все остальное не играет роли. Он любит эту далекую, недосягаемую и в то же время такую близкую женщину.
В зал тихо вошла Мабел.
— Ты болен! — выкрикнула она.
Том отшатнулся от кабины. Зачем он это сделал? Ему нечего стыдиться. Но почему тогда он так сердится на Мабел? Смущение Тома было вполне понятно, но его гнев нельзя было объяснить.
Он облегченно вздохнул, когда Мабел начала смеяться над ним. По крайней мере, теперь он мог огрызнуться на нее, что и сделал. Она повернулась и вышла лишь затем, чтобы вернуться обратно через несколько минут, но уже в сопровождении остальных жильцов — приближалась полночь.
К этому времени Том уже занял свою временную кабину. Покинув ее несколькими секундами позже, он откатил кабину Дженни немного назад и придвинул к ней свою. Затем он влез обратно и, нажав кнопку, застыл в неподвижности. Двойные двери лишь немного искажали фигуру девушки. И от этого она казалась еще дальше от Тома в пространстве и во времени.
Через три дня, уже зимой, почтовый ящик в прихожей подал сигнал. Том подождал, пока не отпечатался текст и письмо не выпало из щели. Это был ответ на его запрос о перемещении в Среду.
«He разрешается», — прочитал Том. Причина — отсутствие достаточных оснований.
Это было действительно так. Но Том не мог сообщить об истинных мотивах своих действий. К тому же они выглядели бы даже менее убедительными, чем обозначенные в анкете. Тогда он ответил: «Хотелось бы попасть в Среду, где мои способности могли бы проявиться наилучшим образом».
Том был взбешен. Телепортироваться в любой день недели было его законным правом. Или, вернее сказать, должно быть таковым. Ну а если перемещение действительно потребует титанических усилий? Если для этого была необходима передача всех его личных данных и записей, отражавших его жизнь с момента рождения? А вдруг…
Том мог негодовать целую вечность, но это ничего не изменит. Он был приговорен ко Втор
«Нет, не все потеряно, не все, — бормотал Том. — К счастью, я могу подавать сколько угодно заявлений. Они думают, что сломили меня? Как бы не так!» Человек против машины, человек против системы, человек против бюрократических цепей.
Пролетела зима. Промелькнула весна. Опять наступило тринадцатидневное лето. На второй его день Том получил ответ на свой второй за
Это нельзя было назвать ни отказом, ни разрешением. В послании значилось, что если он, Том Пим, полагал, что в соответствии с прогнозом астролога его психическое состояние после перемещения в Среду улучшится, то ему надлежит получить заключение врача-психиатра относительно данного астрологического прогноза. Том заплясал от радости, постукивая своими сандаловыми каблуками. Слава Богу, в его время астрологи более не считались шарла
Спустившись в «зал вечности» и подойдя к кабине Дженни, он погладил дверь и сообщил хорошие новости. Девушка не ответила, хотя, как ему показалось, ее глаза загорелись. Естественно, это было лишь воображение Тома, но он любил свое воображение.
Чтобы попасть на „прием к психиатру и пройти три медицинские проверки, ему пришлось ждать еще год — 52 дня. То, что доктор Зигмунд Трориг был другом астролога доктора Стелхелы, упрощало задачу Тома.
— Я проанализировал как материал, представленный доктором Стелхелой, так и вашу привязанность к той женщине, — сказал врач. — Я согласен с астрологом: вы всегда будете чувствовать себя неуютно во Вторнике — но я, в отличие от него, не убежден, что в Среде вам будет лучше. Однако, учитывая, что у вас завязался роман с мисс Марлоу, я думаю, вам следует отправиться в Среду. Но лишь в том случае, если вы письменно обязуетесь пойти там на прием к психиатру для проведения длительной терапии.
Только потом Том сообразил, что, возможно, доктор Трориг просто хотел отделаться от него из-за наплыва пациентов. Но это была неблагодарная мысль.
Ему пришлось ждать, пока соответствующие документы не были переданы властям Среды. Но это была еще не полная победа. Другие чиновники могли просто не пустить Тома. Ну, а если он достигнет своей цели, что тогда? Не исключено, что Дженни сразу отвергнет его любовь.
Такой исход казался невозможным, и все же его нельзя было исключить.
Том погладил дверь временной кабины и, прижав к ней губы, прошептал: «Пигмалион мог хотя бы дотронуться до Галатеи. И конечно, наши боги — эти тупые бюрократы — пожалеют человека, который не может даже дотронуться до своей любимой. Это случится, я уверен».
Психиатр сказал, что Том неспособен любить женщину в течение долгого времени, как, впрочем, и многие другие мужчины. Он влюбился в Дженни Марлоу по нескольким причинам. Вполне возможно, что она напоминала ему какого-то дорогого человека из детства. Может, мать? Ну, неважно, наверное, он сможет это выяснить в Среде. Но основная причина, считал Трориг, в том, что Дженни была неспособна на предательство, она не могла отвернуться от него, устроить скандал, вылить на него поток оскорблений. Он любил ее за то, что она кротка и недоступна.
— Я боготворю ее подобно Ахиллесу, увидевшему Елену на стенах Трои, — сказал Том.
— Я не знал, — сухо ответил доктор Трориг, — что между ними был роман.
— Гомер никогда не говорил об этом, но я уверен, что Ахиллес любил ее. Разве возможно было увидеть ее и не полюбить? — наступал
— Как я могу это знать, скажите на милость? Я никогда ее не видел! Если бы я подозревал, что ваши галлюцинации усиливаются…
— Я — поэт! — выдохнул Том.
— Вы хотите сказать — у вас очень богатое воображение! Хм. А та девчонка, должно быть, действительно ничего! Этим вечером я не очень занят. Вы знаете… я сильно заинтригован. Пожалуй, я зайду к вам сегодня вечером и взгляну на эту неземную красоту, вашу Елену из Трои.
Доктор Трориг заявился сразу после ужина. Вместе с Томом, который играл роль гида, показывавшего известному специалисту только что найденное полотно Рембрандта, они прошли через холл и спустились в «зал вечности».
Доктор простоял у цилиндра Дженни Марлоу довольно долго. Несколько раз он хмыкнул, то и дело посматривая на табличку с ее личными данными. Повернувшись к Тому, доктор произ
— Теперь я понимаю вас, мистер Пим. Хорошо, я дам разрешение на перемещение.
— Разве она не обворожительна? — спросил Том уже при выходе. — Дженни из другого мира в прямом и переносном смысле.