— Вот что я понял, — сказал я сам себе. — Я всего лишь человеческое существо, несмотря на то, что умею метать молнии. Необходимо эволюционировать еще несколько сотен тысяч лет — и тогда, может быть, я справлюсь с ролью Бога.
Я стоял — или плыл, или скользил — в середине оси ординат (это все, что осталось от моих трудов) и вспоминал Ван Ваука и Круглолицего, их грандиозные планы относительно меня. Они выглядели не зловещими, а всего лишь жалкими. Я вспомнил Дисса, человека-ящерицу — каким испуганным он был в последний момент. Я вспомнил Сенатора, его трусость и его оправдания, и неожиданно он показался мне понятным и близким. А затем я подумал о том, какую жалкую фигуру представляю я сам — не как Бог, а как человек.
— Ты выглядел прилично, — сказал я, — до определенного момента. Ты хорошо держишься, когда проигрываешь, но из тебя никудышный победитель. Возможность исполнить любое желание — вот настоящая проблема. Успех — это вызов, который еще никто не принял. Потому что сколько бы ты ни выигрывал, впереди всегда есть еще более значительные и сложные проблемы; секрет не в Победе-на-Века, а в том, чтобы изо дня в день делать максимум возможного и помнить, что ты человек, а не Бог, что для тебя нет и не будет легких ответов, а только вопросы, никаких поводов, а только причины, никаких «подразумевается», а только «понимается», никаких предназначений — только ты сам и то, чего ты добьешься от встречи лицом к лицу с равным тебе.
И я отдохнул после всей проделанной мною работы.
XXXVIII
Я открыл глаза, она сидела напротив меня за столиком.
— С вами все в порядке? — спросила она. — Вы выглядели так… странно. Я подумала, что вы, возможно, больны.
— Мне кажется, что я только создал и разрушил Вселенную, — сказал я. — Или она создала и разрушила меня. А может быть, и то, и другое. Не уходите. Есть одна деталь, которую я должен выяснить.
Я поднялся, прошел к двери и вошел через нее в кабинет Сенатора. Он посмотрел на меня и подарил мне улыбку, которая была такой же правдивой, как доска объявлений, и такой же откровенной.
— Ты пришел, — сказал он благородным голосом.
— Я отказываюсь от работы, — сказал я. — Я только хотел поставить тебя в известность об этом.
Он выглядел обескураженным.
— Не может быть. Я рассчитывал на тебя.
— Этого не будет, — сказал я. — Пойдем, я хочу кое-что тебе показать.
Я подошел к большому, в рост человека, зеркалу, он неохотно встал рядом со мной, и я посмотрел на отражение: квадратный подбородок, широкие плечи, твердый взгляд.
— Что ты видишь? — спросил я.
— Неудавшегося ассенизатора, — ответил я. — Все, что тебя просили сделать, — это прожить одну маленькую обычную жизнь. Сделал ли ты это? Нет. Ты удрал — или попытался удрать. Но не получилось. Ты участвуешь во всем этом, нравится тебе или нет. Поэтому лучше, если понравится.
Я повернулся, чтобы возразить, но в комнате никого не было.
XXXIX
Я подошел к двери и открыл ее. Советник Ван Ваук смотрел на меня, сидя за длинным столом под спиральной люстрой.
— Видите ли, Барделл, — начал он, но я развернул газету, которую держал в руке, и бросил ему под нос статью с заголовком «Флорин — Человек Действия».
— Он почти клюнул на это, — сказал я. — Но передумал.
— Тогда это означает?..
— Значит, надо обо всем забыть. Ничего не происходило.
— Ну, в таком случае… — сказал Ван Ваук и начал съеживаться. Он сократился до размеров обезьяны, мыши, домашней мухи и исчез. Круглолицый тоже пропал, как и человек-птица и все остальные.
В коридоре я наткнулся на Трейта и Иридани.
^Вы уволены, — сказал я им. Они приподняли шляпы и молча испарились.
— Остаешься ты, — сказал я. — Итак, что мы будем делать?
Вопрос, казалось, эхом пробежал вдоль серых стен коридора, как будто его задал кто-то другой. Я попытался увидеть того, кто его задал, но стены превратились в серый туман, плотный, как серые шторы. Внезапно я почувствовал себя настолько уставшим, что был вынужден сесть. Моя голова отяжелела. Я крепко стиснул ее двумя руками, повернул на 180 градусов и снял…