— Видите, мисс, ни слова! Довольно?
— Могу ли я переговорить с ним с глазу на глаз?
— Только осторожнее, — предупредил шериф, отпирая дверь. — Если что — вопите громче. Я тут поблизости. А ты, Бэрроуз, смотри у меня, не то получишь пулю, — и он оставил их в камере.
Девушка подождала, пока шериф отошел, и склонилась над заключенным.
— Гип, — пробормотала она, — Гип Бэрроуз.
Померкшие глаза шевельнулись в глазницах, повернулись в ее сторону. Медленно моргнули и неторопливо открылись опять.
Она встала рядом с ним на колени.
— Мистер Бэрроуз, — шепнула она. — Вы не знаете меня. Я сказала им, что вы мой двоюродный брат. Я хочу помочь вам.
Он молчал.
Она сказала:
— Я хочу помочь вам выбраться отсюда.
Он долго глядел ей в лицо. Потом глаза его совершили путь к запертой двери и вернулись к ее лицу.
Она прикоснулась к его лбу, к щеке. Показала на грязную повязку:
— Сильно болит?
Он рассеянно перевел взгляд от ее лица к повязке. Потом с трудом посмотрел на нее снова. Она спросила:
— Вы хотите что-то сказать?
Он молчал так долго, что она поднялась.
— Пожалуй, мне лучше уйти. Но вы все-таки не забывайте обо мне. Я помогу вам. — И она повернулась к двери.
Он спросил:
— Почему?
Она вернулась назад:
— Потому что вы — грязный, избитый, никому не нужный… и потому что я знаю, кто вы на самом деле.
— Вы безумны, — устало пробормотал он.
Она улыбнулась:
— О вас здесь говорят то же самое. Значит, у нас много общего.
Он грязно выругался.
Она невозмутимо ответила:
— И за этим вы тоже не спрячетесь. А теперь слушайте меня. Сегодня днем вас посетят двое. Один — доктор. Второй — адвокат. К вечеру вы выйдете на свободу.
Он приподнял голову, и на его лице проступили, наконец, признаки чувств.
— Что еще за доктор?
— Хирург, у вас ведь поранена рука, — ровно отвечала она. — Не психиатр. Вам не придется заново переживать это.
Он откинул голову назад. Оживление медленно покидало его. Она подождала, но, не получив ответа, повернулась и позвала шерифа.
Все так и случилось. В новой чистой повязке и грязной одежде Бэрроуза провели мимо сердитого шерифа.
Девушка ожидала на улице. Гип, чувствуя себя дураком, стоял на крыльце, пока она заканчивала разговор с адвокатом. Наконец тот удалился, и она притронулась к его локтю:
— Пошли, Гип.
Он следовал за ней, как заводная игрушка, ноги словно сами несли его в нужную сторону. Дважды свернув за угол, они поднялись по чистым ступеням дома, стоявшего среди прочих строений как-то строго и особняком, словно старая дева. Окошко двери поблескивало цветными стеклами витража. Они вошли в коридор, затем в комнату. Высокий потолок, много воздуха, чистота.
Впервые он что-то сделал по собственной воле: медленно повернулся, одну за другой разглядывая стены, приподнял за уголок салфетку на туалетном столике, дал ей упасть.
— Ваша комната?
— Ваша, — отвечала она. — Вот ключи, — она выдвинула верхний ящик. — Тут носки и носовые платки. — Потом по очереди постучала костяшками по каждому ящику. — Рубашки. Белье. — Указала на дверцу шкафа. — Там два костюма. По-моему, должны подойти. Халат, шлепанцы, ботинки. — Потом показала на дверь. — Ванная. Там все есть: полотенце, мыло. Бритва.
— И бритва?
— Всякий, кому доверяют ключи, может иметь и бритву, — мягко отвечала она. — А теперь приведите себя в порядок. Я вернусь через пятнадцать минут. Вы помните, когда ели в последний раз?
Он покачал головой.
— Четыре дня назад.
Она выскользнула за дверь и исчезла, хотя он пытался окликнуть ее. И долго глядел на дверь. А потом повалился спиной на кровать.
— «Приведите себя в порядок!» — зло пробормотал он. И вдруг каким-то образом оказался в ванной прямо перед зеркалом. Намочил руки, плеснул воды в лицо и растер грязь полотенцам. Поглядел и снова взялся за мыло.
— Идите, все готово, — позвала она его из комнаты. Она убрала с ночного столика лампу и на толстом овальном блюде разложила куски поджаренного мяса, поставила бутылку пива, бутылочку поменьше с крепким портером, картофель по-айдахски — между половинками клубней таяло масло. Горячий рулет на салфетке, салат в деревянной миске.
— Я ничего не хочу, — заявил он, немедленно приступая к трапезе. И все в мире исчезло: остался лишь вкус доброй еды, тонкое покалывание пива и неописуемое волшебство обжаренной корочки.
Потом он ощутил себя в постели.