С первой же ноты в зале воцарилась тишина; на этот раз мне не требовалось завоевывать внимание публики.'Я запел в полный голос, и первые же слова песни ясно и насыщенно зазвучали в самых отдаленных уголках зала.
Я весь ушел в песню и только старался не глядеть на Охотника. Я рассказывал эльфийскому двору историю Элеанор. Обычно я волнуюсь, когда пою новую песню, но на сей раз в этом не было нужды. Цель моей песни была повыше, чем желание развлечь или вызвать восхищение, и я не боялся неудачи.
Голубь снова пересказывал королю всю историю Элеанор, до самого конца:
Песня замыкалась в кольцо, заканчиваясь тем же, с чего началасть. Насколько я понимаю, Дивный
Народ предпочитает именно такое построение стиха. Здесь я остановился; я рассказал историю Элеанор, а конец ее будет зависеть от того, что произойдет теперь.
Я почувствовал, как отпускает давившая меня до сей поры тяжесть.
Эльфы молча выслушали меня и так же молча теперь пили тот самый запретный напиток.
Первым заговорил Охотник. В мою честь он поднял золотой кубок:
— Хорошо отгадано, Томас.
С этими словами он перевернул кубок. Красная жидкость полилась на пол, под помост.
Тут поднялась Королева Эльфов, и надо сказать, это была разгневанная королева.
— Брат мой, — сказала она, — этого делать не подобало.
Охотник поглядел на нее, скривив в усмешке угол красных губ.
— Тем не менее, сестра моя, это сделано. — Он обернулся ко мне:
— Томас, ты отгадал и можешь требовать награды.
Но я смотрел только на королеву, на мою госпожу. Красота ее была холодной и чистой, как мрамор. В первый раз позволил я своему голосу прозвучать в этом зале.
— Госпожа, — произнес я. Я обращался только к ней: на мне было заклятье, и я не мог его нарушить.
— Я не приму ничего от владыки серебряных стрел. Но ради моей службы тебе, позволь мне одну просьбу.
— Смертный, — величаво проговорила она, — не проси об этом.
— Пожалуйста, — обратился я к своей возлюбленной, — позволь мне взять кувшин, что держишь ты в правой руке. Мне нужен напиток из этого кувшина.
Королева улыбнулась, словно сама весна посмотрела на меня ее глазами.
— Изволь, — и она подняла золотой сосуд.
Но Охотник перехватил кувшин.
— Рифмач, — сказал он, — ты плохо выбрал. Не этот ответ тебе нужен.
И он перевернул кувшин, и снова по полу полилась красная жидкость. Эльфы вокруг затаили дыхание. Красная струйка приближалась к моим ногам. Королева не шелохнулась; на белом лице темнели глубокие глаза.
— Брат, — сказала она снова, — и этого не подобало делать.
— Тем не менее, — опять ответил он, — это сделано. Кубок — за обещание, которое ты дала мне в лесах, что я могу убить белого голубя, если он не справится со своей задачей, а кувшин — за арфу, которую ты взяла у меня и изменила, прежде чем отдать Рифмачу.
— Томас, — королева подалась вперед, не сводя с меня глаз. Ей нравилось звать меня по имени, но никогда раньше она не называла меня так при всех.
— Томас, ты уже получил от меня награду. Тебе пора уходить.
— Госпожа, — сказал я, — это время еще не пришло.
— Томас, — сказала она, — ради моей любви, поворачивайся и уходи.
— Госпожа моя, — сказал я, — ради моей любви к тебе, я не могу уйти.
Она медленно выпрямилась и величаво повернулась, потом подняла свой кубок.
— Твой вызов принят, брат, — сказала она, — игроки определены. Начинай. Но знай, если проиграешь — гнев мой будет ужасен.
— Значит, я уже выиграл, — улыбнулся Охотник, и вместо него вспыхнул язык пламени, который заговорил голосом Охотника: — Ты сама выбрала игроков, сестра, и собственными словами определила их участь. Последние годы твоего правления были отмечены несколько неестественным интересом к смертным. Они не умеют играть по нашим правилам; они даже не понимают, что идет игра. У них есть свои правила! Я осмелился бросить тебе вызов лишь затем, чтобы показать: в конце концов смертные предадут тебя.