Я ошеломленно смотрел на пламя размером с человека, горевшее в воздухе, сверкавшее синим, оранжевым, красным, когда Охотник начинал говорить.
— Мы не дети, чтобы учить нас, — сказала королева. Золотые волосы рассыпались вокруг ее головы драгоценным венцом, их развевал какой-то нездешний ветер. — Говори.
— Что ж, тогда спорим, что ты не выполнишь настоящее желание Томаса.
— Томас, — на этот раз совершенно спокойно сказала мне королева. Так порой ведут себя люди перед лицом крайней опасности или за шахматной игрой. — Томас, назови мне свое истинное желание.
Вопрос застал меня врасплох. Мое истинное желание… Любовь, любовь к ней, конечно же, а еще музыка, какой никто никогда не сочинял, а еще — вернуться домой и снова стать настоящим человеком, и сколько еще всего! Стать самым великим, богатым, нужным… И всегда быть самым великим из менестрелей, и чтобы мое имя стало легендой, а мои песни пели и помнили. Голос обещал все: недаром я стоял пред Королевой Эльфов, и она обещала выполнить любое мое желание.
Ну и дурнем оказался бы я, если бы стал просить обо всем этом! Я был здесь ради убитого рыцаря. Всего остального я сумею добиться и сам — или не сумею вообще ничего.
— Я хочу, — сказал я, — дать голос белому голубю.
— Почему же тогда ты не попросил меня об этом сразу, а просил о кувшине?
— Я боялся отказа, — сказал я. — Попросить кувшин казалось мне легче. — Вообще-то я наполовину солгал. Я подумал: а вдруг она не сможет вернуть голубю голос из-за какого-нибудь другого заклятья. Не знаю, как принято у эльфов, но для земного короля пообещать награду и не дать ее, даже по не зависящим от него причинам, серьезное поражение. Я надеялся избежать именно того, к чему так упорно подталкивал меня Охотник.
— Призрак может заговорить только после великой жертвы кого-нибудь из смертного рода, — сказала королева. — Ты знаешь, что для этого нужна кровь, и ее нужно много больше, чем один человек может отдать и остаться в живых. Только тогда сможет он рассказать то, что ты сочинил, спеть твою песню.
Я сглотнул. Пальцы, вцепившиеся в арфу, стали ледяными. Умереть за рыцаря, за его даму и за свою песню я был не готов. Но я сам навлек на себя свою судьбу, трижды не вняв ее предостережениям. И все же я не верил, что умру; не так должна была закончиться эта история. Час еще не пробил.
Я закрыл глаза и стал думать, забыв о дворце, золоте, пламени, красоте и уродстве, мрачных огнях.
Меня выбрали игроком. Охотник — за мою слабость, королева — за силу. Я не должен проиграть; а моя смерть — ее проигрыш. Она не должна потерять голубя.
— Сестра, — заговорило пламя, — твой певец молчит.
— Он просто помнит запрет и цену его молчания в этой стране. Он всего лишь осторожен, — сказала моя королева.
Воспоминания обрушились на меня, как удар. Перед закрытыми глазами развернулась сцена в лесу, и мне захотелось, чтобы я тоже смог пролить чашу в счет второго обещания королевы.
Она только что подсказала мне, как быть, но говорить предстояло мне. Я должен был сказать это, постаравшись не проиграть ни очка. Ради своей чести и чести королевы; потому что судьба, глупость и Охотник загнали нас сюда, а подвести королеву я не согласился бы ни за что на свете. Я чувствовал слабость, потому что едва избежал смерти, и противный холодок, потому что уже понял, чем придется за это поплатиться. Но если уж это — последний подвиг в моем менестрельстве, то пусть он будет великим…
— Госпожа, — начал я высоким стилем, принятым у меня на родине. В пышных одеждах стоял я перед блестящим эльфийским двором и впервые чувствовал себя настоящим принцем, посланником Земли, а не слугой. — Давайте изберем такой путь, при котором голубь сумел бы заговорить и исполнить свое предназначение, а ваш покорный слуга сохранить свою жизнь. Не выскажете ли вы свое высочайшее соизволение напомнить ваши собственные слова, произнесенные в том самом лесу, где господин Огонь затеял это дело?
— Соизволяем, — проговорила она.
— Пусть же голубь не принимает печальных даров от живых соплеменников, чтобы вернуть свой умерший голос, а примет от меня в дар мой!
Королева Эльфов всплеснула руками и победно рассмеялась.
— Так глаголят уста, не знающие лжи!
Охотник снова обрел свой эльфийский вид; надо
сказать, угрюмый и растерянный.
— К чему смех, сестра? Компромисс — все же не победа.