— Сейчас вы будете говорить с командованием, — произнес бестелесный голос в пузыре.
— Превосходно! — Корженовский на миг сжал губы в тонкую прямую линию. — Давайте начнем.
Зеленая стена раздвинулась, как занавески, и пузырь вошел в проем. Только теперь Ольми почувствовал реакцию ярта. Казалось, тот изменил свою форму, перетасовал точки соприкосновения с психикой человека.
— У моего спутника-завоевателя — великий день, — сказал Ольми. — День отчета.
Они прошли по просцениуму, окаймленному двумя рядами одинаковых скульптур, этакая абстрактная хромированная версия скорпиона. Длинные хвосты (или животы?) упирались в зеленый пол, поддерживая блестящие туловища; ноги выпрямлены, клешни вскинуты в официальном салюте.
Вокруг этих фигур плавали оранжевые и зеленые светящиеся шары величиной с кулак.
— Кто это? — Корженовский указал на скульптуры.
— Не знаю, — ответил Ольми. — Что-то мой гид приумолк.
Корженовский кивнул с недовольной миной, как будто ничего другого и не ожидал.
— У них даже скульптура зловещая, — пробормотал он. — Дернула же нас нелегкая с ними связаться…
С этим Ольми мог только согласиться. Куда ушли те далекие дни, когда его обуревали чувство долга, жажда поиска и душевное смятение? Каким безмятежным видится ныне то время! Он боится не смерти, а чего-то безымянного, стоящего, быть может, по ту сторону жизни и человеческого бытия, антитезиса всего, во что он верит, но антитезиса абсолютно логичного и неоспоримого. Боится растерять все жизненные эталоны, просто поблекнуть, как вышедшая из моды идея.
Мало ему загадки Мирского и Рая Ойю… А ведь аватары не рассекли пуповину, соединяющую их с человечеством. В кого Раю Ойю необходимо превратиться, чтобы убедить яртов?
Просцениум сменился широким кругом, обрамленным полупрозрачными цилиндрическими резервуарами оттенка морской волны; высота каждого из этих цилиндров вдвое превосходила диаметр. Внутри, как флаги в тумане, вяло покачивались черные мембраны.
Прямо впереди резервуаров не было, только ровный помост в метре над полом. Над помостом плавали три явно органических создания — гладкие, длинные, весом, наверное, побольше слона; их туловища были окутаны черными покровами, различимыми даже хуже, чем «флаги» в цилиндрах. Внезапно покровы начали рассеиваться…
Командующие особи яртов были инкарнированными организмами, внешне похожими на предков. Создать такие тела могла только планета ядов, смертей и кошмаров. В глаза сразу бросалась рациональность; не возникало сомнений в том, что эти твари с черными шестовидными ногами и надежным панцирем поверх длинной конусообразной головогруди — чемпионы в борьбе за выживание. В верхней части головогрудь раздваивалась, и оба сегмента изгибались кверху, открывая глубокие параллельные щели на нижних сторонах. Облик дополняла бахрома сморщенных придатков, увенчанных грозными черными остриями клешней. «Здорово похожи на мертвого ярта из потайного зала, — подумал Ольми, — но, определенно, ушли в развитии далеко вперед. Как человек — от шимпанзе. Сколько лет пронеслось в Пути? Десятки? Миллионы?»
«Узнаешь начальство?» — осведомился Ольми у своего ярта. Тот ответил, выдержав долгую паузу:
«Насколько известно (этому исполнителю), они не принадлежали к командному составу».
— Может, они и не ярты вовсе?
«Это мои сородичи. Они великолепны. Они подвергались многочисленным улучшениям».
— Они тебя знают?
«Да, они уже опознали этого усовершенствованного исполнителя. Смиренное повиновение в их присутствии».
Что-то еще проскочило между яртами; грозное, мрачное, фанатичное, оно не укладывалось в рамки «пиджина», при помощи которого Ольми общался со своим «кукловодом». Смертоносная гордыня, что ли? Этому не было аналогов среди человеческих эмоций.
— У тебя озабоченный вид, — сказал ему Корженовский.
— Никаких сомнений. Это ярты.
— Ага — сухо вымолвил Корженовский. — Они-то нам и нужны.
Пузырь остановился в четвертом углу квадрата. Командные особи занимали три других. Влажные черные покровы растаяли без следа, и ярты подняли передние сегменты раздвоенных головогрудей. Щупальца встали дыбом, клешни застыли, соприкасаясь друг с другом самыми кончиками, как будто держали иголки для сшивания зияющих параллельных «ран».
У Ольми мороз пошел по коже, а Корженовского инстинкт самосохранения заставил попятиться.