— Я должна была бы знать твое имя, — сказала она.
— Проходи, — молвил кельт. — А имя мое забудь. Ступай к госпоже.
Императрице недужилось, это было яснее ясного. Лежа на широкой кожаной тахте, она куталась в шкуры экзотических зверей Южного континента; кругом висели золотые масляные светильники и электрические лампы. Императрица была очень дряхлой — седая, тощая, в черном старушечьем платье. Вокруг тахты в беспорядке стояли деревянные ящики с Вещами. Рита остановилась справа от спинки кровати. Императрица не сводила с девушки взгляда.
— Вы не Клеопатра, — сказала Рита.
Императрица не отозвалась.
— Мне необходимо поговорить с Клеопатрой.
Рита повернулась и увидела Люготорикса — так звали этого человека, стоявшего в дверном проеме.
— Я не там, где должна быть, — произнесла она.
— Все мы не там, где должны быть, хозяйка, — сказал кельт. — Не забывай. Я стараюсь быть сильным и помнить, но это нелегко. Не забывай!
Рита вздрогнула, но страх ощущался только на поверхности души.
Из теней вышел Тифон, целый и невредимый, такой же реальный на вид, как Люготорикс. На его лице успели появиться мудрые складки, во взгляде — опыт, понимание, даже человечность.
— Теперь тебе разрешается вспомнить, — сказал Рите поводырь.
ГОРОД ПУХ ЧЕРТОПОЛОХА
Тапи Рам Ольми шагал по коридору жилого комплекса, построенного столетия назад. Апартаменты семейной триады Ольми-Секор, где ему назначил встречу отец, отыскались без особого труда. Дверь была отворена, за ней виднелся декор в стиле и вкусе прежних жильцов. Он хорошо изучил этот этап отцовской жизни. Перед самым Исходом семейной триаде пришлось покинуть Александрию — город Второго Зала. Здесь Ольми провел только три года, однако любил возвращаться сюда, как будто лишь эту квартиру считал своим домом.
Тапи еще не успел привыкнуть к стабильности мира вне городской памяти и яслей, и такая привязанность казалась ему курьезной. Но он свято верил: что бы ни делал отец, это хорошо и правильно.
Ольми стоял у единственного окна в просторной комнате справа от прихожей. Тапи молча вошел и стал ждать, когда отец заметит его.
Ольми повернулся. Тапи, крепкий и цветущий, сразу расстроился: по всей видимости, отец забросил омолодительные процедуры. Он сильно похудел и выглядел измученным. Он остановил на Тапи невидящий взгляд.
— Рад, что ты смог прийти.
— Я рад, что ты захотел меня видеть.
Ольми сделал несколько шагов вперед. Взгляд его сфокусировался, и он снова посмотрел на сына — ласково и в то же время слегка отчужденно.
— Прекрасно. — Это относилось к мелким деталям внешности, украшениям, заметным лишь тому, кто жил в собственноручно сконструированном теле. — Ты неплохо потрудился.
— Спасибо.
— Я так понял, ты передал Гарри Ланье мое послание… перед его смертью.
Тапи кивнул.
— Жаль, что не доведется послужить под его началом.
— Замечательный был человек. Обидно, что так неловко сложилась судьба двух мужчин, почти всю жизнь отдавших Гекзамону…
Тапи напряженно внимал, склонив голову набок.
— Буду счастлив, если ты кое-что передашь маме. Я ее не увижу.
— Она все еще в изоляции, — сказал Тапи. — Я тоже не смогу с ней встретиться.
— Ты все равно увидишься с ней раньше, чем я.
Тапи крепко сжал губы, но больше ничем не выдал волнения.
— Я, может быть, расстаюсь с вами насовсем. Не могу пока ничего объяснить…
— Папа, ты уже так говорил, — перебил Тапи.
— На сей раз у меня нет ни сомнений, ни другого выбора.
— Вот вернется Павел Мирский… — сказал Тапи, надеясь, что отец обратит это в шутку.
— Если удастся. — От улыбки Ольми у Тапи мороз пошел по коже.
— Папа, можно кое о чем спросить?
— Лучше не стоит.
Тапи кивнул.
— Я бы все равно не сумел ответить, — добавил Ольми.
— Могу я чем-нибудь помочь?
Ольми снова улыбнулся, на этот раз ласково, и легонько кивнул.
— Да. Твой новый пост — в Седьмом Зале?
— Да.
— Ты вот что скажи. Я сам пытался это выяснить, но безуспешно. Ваше оружие только по яртам стреляет? Или и по людям может?
— На стрельбу по людям оно не запрограммировано.
— Значит, по людям не будет палить ни при каких обстоятельствах?