Элике печально улыбнулась:
— Встань, Кирон. Художник знает свою натуру. А натура знает своего художника. Им не нужны формальности.
— Мисс, я… — Кирон взглянул на дверь камеры.
— Да, знаю. Уши торчат отовсюду. Мастер Кентигерн побагровел, а брат Себастьян засопел. Это меня не волнует… Отец просил поблагодарить тебя за то, что ты взял эту книгу.
— Как?
— Очень просто. Он и не знал, что у него была еретическая книга. И теперь рад, что избавился от нее. Он тоже выступит в твою защиту. Он просил передать, что, хотя и поддерживает Святой Орден в искоренении ереси, но считает: дураки, которых среди нас много, должны переводиться без ее участия.
— Он очень добр ко мне.
Вспомнив свой последний разговор с сеньором, Кирон подумал, что тот исключительно к нему добр.
— Помимо всего, он практичный человек, — загадочно добавила Элике. — И для достижения своих целей привык платить столько, сколько надо… Кирон, у меня для тебя новости. Хорошие и плохие.
Кирон понял.
— Мастер Хобарт?
— Он умер. И оставил документ.
— Я знаю. Как он умер?
— Повесился… Святой Орден не пошлет тебя на костер. Этот документ снимает с тебя вину. Против него и всех, кто выступит в твою защиту, Орден окажется бессильным.
Кирон рыдал. Потом кинулся к двери.
— Брат Себастьян! Ты слышишь меня? Если меня оправдают, тебе лучше уехать отсюда! Потому что, если ты не уедешь…
— Кирон! — резко крикнула Элике. — Не своди на нет то, ради чего умер добрый человек! Кирон спрятал лицо в ладонях.
— Прости меня, Элике. Он был мне как отец и…
— И он будет славен своей последней работой. Величайшей из всех его картин. Ты, кажется, ему помогал… Будь же достоин его. И довольно об этом.
Кирон поднял красные от слез глаза.
— Я постараюсь быть достойным его. Но кто скажет, что мне это удалось?
— Покажет время, Кирон. Мне пора идти. — Она улыбнулась и вдруг отбросила всю осторожность. — Отец поставил жесткие условия… Но ты все равно поцелуй меня, Кирон. Поцелуй, чтобы я это запомнила.
Кирон опешил.
— А брат Себастьян?
— Он уже не играет большой роли, его дни сочтены. А Кентигерн верен дому Фитзаланов. Поцелуй меня. Будь снисходителен к женскому капризу. У меня предчувствие. Мне снятся сны… — Она вздрогнула. — Поцелуй меня.
Кирон прижал ее к себе, ощутил теплые молодые груди и принялся целовать ее рот, щеки, уши, шею… У него тоже было предчувствие. И он знал, что больше не обнимет живую Элике Фитзалан.
18
Кирон спал плохо: мучили сны. Он видел себя ребенком, вдвоем с Петриной поздним летом. Они решали, что делать: выследить пчел и найти мед или отправиться за яблоками и грушами. Остановились на яблоках.
Картина переменилась. Чудное октябрьское утро, небо неописуемой голубизны, из легкой дымки вверх поднимались зубцы и стены замка; мальчик Кирон с сумкой из оленьей шкуры шел в дом мастера Хобарта. Вот он увидел одуванчик, сорвал его и дунул. Семена медленно поплыли в воздухе. Могучий голос, наполнивший, казалось, весь мир, произнес:
— Значит, ты хочешь летать?
Испуганный Кирон огляделся. Никого рядом не было. Но что-то подсказывало ему, что надо отвечать.
— Да, — сказал он, — я хочу летать. В ответ раздался смех.
— Это птицы летают. А люди ходят по земле. Брось опасные мысли!
По-прежнему никого вокруг не было. Испуганный, Кирон побежал к дому мастера Хобарта.
Туман и тьма. Потом яркий свет. Кирон летел по небу и вдруг стал падать. Ледяное море и резкая боль в ноге. Неожиданно возникло лицо брата Себастьяна — огромное, как замок. Он смотрел на Кирона холодными глазами.
— Ересь, Кирон. За ересь людей сжигают. Сжигают! Сжигают! Сжигают!
Лицо брата Себастьяна скрылось в черном тумане. Нет, не в тумане — в столбе дыма.
Кирон задыхался. С криком он открыл глаза. Кругом действительно стоял дым, камера была погружена во тьму. Слышались крики, шум, вопли, удар грома. Или это не удар грома?
Он ничего не мог сообразить, однако дым был настоящий. Кирон мучительно кашлял, глаза заливали слезы. Он хотел вдохнуть свежего воздуха, но воздуха не было. Один удушающий дым.
Вопли, крики и гром, казалось, стихли; все происходило где-то далеко. Его оставили задыхаться в этой тьме.
Кирон попытался кричать, но издал лишь жалобный хрип. Он лихорадочно пытался найти хоть какое-то объяснение происходящему.