Оба художественных приема существуют всегда и одновременно, соединяются, переплетаются и всевозможно взаимодействуют. При этом один из них в течение какого-то времени, как правило, доминирует, после чего роли меняются. Связано это с общим умонастроением людей — и писателей, и читателей — в каждый конкретный период времени.
Странным образом эта смена оказывается связанной с чередованием веков: на их стыке главенствует романтизм, а в середине — реализм.
Не берусь судить о глубинных причинах этого явления, и тем не менее… Во второй половине XVIII века в Германии зарождается первая волна романтизма: Шамиссо и Брентано, братья Гримм и Гофман. К началу нового века стиль распространяется по всему просвещенному европейскому миру: Англия, Франция, Америка, Россия… Жуковский, Одоевский, Погорельский, Лермонтов… На примере последнего хорошо видно, как завоевывает позиции реализм. «Демон» — чистый романтизм, а «Герой нашего времени» — уже романтический герой во вполне реалистической среде. Еще более яркий пример — творчество Гоголя. От романтической фантастики ранних повестей он проделал путь до произведений, давших повод Белинскому объявить Николая Васильевича зачинателем «школы натурального очерка». Подобная эволюция происходила и во Франции с Гюго, Стендалем и Бальзаком. Романтизм постепенно сдает позиции. Но лишь только миновала середина века, как во Франции появляется Шарль Бодлер, затем в Англии — Оскар Уайльд. Дальше — больше; это уже неоромантизм, вторая волна. В России она органично вылилась (или влилась) в пышное великолепие Серебряного века. После чего последовал новый откат; дав мощный толчок развитию русской фантастики, вспыхнув напоследок Александром Г рином, Александром Чаяновым и Сигизмун-дом Кржижановским, романтизм вновь сдал позиции. Уникальность «Мастера и Маргариты» Булгакова в феерическом переплетении двух начал: романтической фантастики и сурового критического реализма.
ФАНТАСТИКА середины века технократична и социальна — ив Соединенных Штатах, и в нашей стране в равной степени. Романтика межпланетных перелетов уперлась в проблемы дальнейшего развития цивилизации, взаимодействия различных общественных формаций и другие вопросы, бывшие всегда прерогативой реализма. Если в американской фантастике отдушиной для сильных эмоций, резервацией романтизма всегда оставалась фэнтези, то в Советском Союзе этот жанр оказался под запретом. В приказном порядке насаждался соцреализм, и научная фантастика зарабатывала право на существование тем, что разрабатывала главенствующий метод на материале недалекого будущего. Лучшие фантасты того времени противопоставляли соцреализму классический критический реализм, усиленный фантастическими образами. Они объединились под знаменами стиля, названного магическим реализмом, вытеснив проблески романтизма на периферию. Даже «шестидесятники», сделавшие изрядный крен в сторону романтизма, но опасающиеся упреков в индивидуализме героев, так и не решились в своих произведениях поднять личность выше общества. Сильные и умные люди хотя уже и не были винтиками, но все еще оставались лучшими представителями класса, страны, народа. Громко звучали гимны коллективизму. И все-таки ростки романтизма пробивались даже сквозь пионерскую атрибутику. Личное требовало особого внимания, заявляя о себе хотя бы в форме проблемы человеческой некоммуникабельности.
А в Америке в это время вовсю шествовала «новая волна». Новые люди привнесли в фантастику «общечеловеческие ценности» и различные достижения «большой литературы», тем самым выведя ее из маргиналов. Бывшая Золушка сполна получила свое многовековое наследство. Если раньше фантастику писали «технари», то теперь за нее взялись настоящие поэты; эмоции постепенно начали разбавлять сухую расчетливость, жанр приобрел легкость и разнообразие.