Вторая повесть из того же сборника — «Шорох прибоя» Евгения Гуляковского пообъемнее и в некотором смысле посложнее: в нее приходится некоторое время вчитываться, прежде чем осознаешь, что и за этим нанизыванием слов и ситуаций скрывается все та же клокочущая пустота. Правда, в отличие от Михановского у Гуляковского одна мысль в повести есть. Она бесспорна, она не принадлежит к открытиям автора и может быть сформулирована в трех словах: океаны загрязнять нехорошо. Как же это воплощено в образной форме? Оказывается, на Земле, кроме людей, обитают и другие разумные существа, а именно — бактерии в глубинах океана. Они мирно жили-поживали миллионы лет и зашевелились только нынче, когда люди «достали» их своей бесцеремонностью. То ли для установления контакта, то ли для выражения протеста наши братья по разуму стали создавать псевдолюдей, «оживили», например, утонувшую девушку Власту.
Похожий фантастический ход, скажем, в «Солярисе» Ст. Лема исполнен глубокого смысла. Созданная из «ничего» Хари — это олицетворенная больная совесть Криса. Во Власту же не заложено ничего. Непонятно, почему бактерии удостоили именно ее своим вниманием, непонятно, зачем они выпустили ее обратно на сушу, непонятно, зачем снова позвали в воду? Какую идейную, художественную или хотя бы сюжетную нагрузку несет девушка-зомби в контексте повести? Никакую. В том-то и состоит особенность разбираемого жанра: его авторы придумывают фокусы ни для чего, это своего рода «искусство для искусства»…
Существовал и благополучно скончался и еще один многочисленный вид, который вроде бы к «нуль-литературе» не отнесешь, так как идея в нем не только наличествовала — выпирала. Это были книги, в которых авторы вели смертный бой с империализмом. Империализм обыкновенно воплощался в облике какой-нибудь страны, иногда конкретной, чаще всего США, иногда тем же США присваивался прозрачный псевдоним, вроде Бизнесонии.
Историю противоборства с империализмом в фантастике можно начинать с первых лет советской власти, но час пик наступил в конце 40-х — начале 50-х годов, в разгар «холодной войны». Одна за другой появлялись такие книги, как «Патент АВ» и «Атавия Проксима» Л. Лагина, «Лучи жизни» С. Розвала, «Вещество Ариль» («Красное и зеленое») В. Пальмана, «Черный смерч» Г. Тушкана и т. д. Все эти книги были выстроены по сходным схемам. Научное открытие, фантастическое или реальное, попадая в руки империалистических заговорщиков, ставит мир на грань катастрофы. Но, само собой, всегда находятся «наши парни», благодаря которым мы пока еще живем на этой планете… Даже после начала оттепели фронт еще долго не был оголен: «Невинные дела» С. Розвала, «Льды возвращаются» и «Купол надежды» А. Казанцева, «Битые козыри» М. Ланского, повести В. Ванюшина, А. Винника…
В своем последнем «доперестроечном» романе «Жук в муравейнике» (1979 г.) Стругацкие снова ставят героя и человечество перед бескомпромиссным выбором. Чего хотели, чего добивались неведомые силы, которые еще в эмбрионах запрограммировали развитие нескольких десятков землян и «заклеймили» их неким иероглифом? Что случилось бы, если хотя бы один из отмеченных добрался до заветного саркофага, где был спрятан шар с «его» знаком? Всемирная Катастрофа или Всеобщее Озарение?
В «Жуке…» авторы не дали разгадки, не дали принципиально. В этом умолчании и состоит главный замысел романа: как должны действовать люди, когда необходимо принять ответственное решение при нехватке или полном отсутствии информации. Выбрать ли путь осторожничания — лучше все уничтожить, чем рисковать? Именно такое решение выбирает ответственный за всепланетную безопасность Сикорски. Противоположную позицию — ничего не запрещать, а там будь что будет — занимает доктор Бромберг.
Психологически наши симпатии, наверное, будут на стороне Бромберга, ведь слово «перестраховка» для большинства почти что ругательство. Но дело не в словах. Если призадуматься, то окажется, что все не так просто, и, может быть, мы сами придем к выводу, что не столь уж неправ Сикорски, совершивший преступление, чтобы оградить людей от неведомой опасности. Согласимся с тем, что надо обладать очень большой мудростью, мужеством, самоотверженностью, чтобы совершить то, что совершил Сикорски. И гипертрофированным чувством ответственности. Но, может, все же это заслуживает большего уважения, чем охватившая страну эпидемия безответственности… Противореча самому себе, я вспоминаю Колумба, который отправился в неизвестность и открыл Америку.
Стругацкие с их неоднократно доказанным ясновидением предчувствовали, что всего через несколько лет мы окажемся перед таким же выбором: что будет с нашей страной, в какую сторону ее понесет, что нас ждет впереди. В ту пору знать нам это было не дано. Как, впрочем, не дано и сейчас, хотя политики, тщательно скрывая истинные замыслы, продолжают рваться к своим иероглифам. А вдруг кто-нибудь из них, к собственному изумлению, возьмет да и откроет Америку. И распахнутся перед нами неведомые горизонты…
В заключение моей попытки взглянуть на фантастику «новой волны» глазами ее современника, не отказавшегося от прежних убеждений, но все же обогащенного опытом 80-х
— 90-х годов, я хотел бы попросить прощения у тех писателей, живых и умерших, чьи имена или чьи произведения я не смог прокомментировать или упомянуть, хотя они, может быть, не в меньшей степени заслуживали этого, чем упомянутые. Но субъективность отбора присуща любому автору. А что касается литературы, которая начала выходить после 1985 года, это отдельная тема и пока еще не история. Хотя заглядывая вперед, могу сказать, что убежать от самих себя мы — во всяком случае пока — еще не сумели.
Брюс Стерлинг
ПОРТРЕТ НА ФОНЕ ТЕХНОЛОГИИ
Брюс Стерлинг стоит под № 2 в «официальном» списке киберпанков; он же главный идеолог этого литературного направления. Предлагаем вашему вниманию фрагменты из обширного интервью с Брюсом Стерлингом, опубликованного в первом номере (зима 1987 года) критико-публицистического журнала «Science Fiction Age», который возник именно как орган этого движения, но затем, дистанциировавшись от киберпанка, стал одним из самых авторитетных американских изданий, занимающихся новыми веяниями и направлениями в фантастической литературе.
— Повлияла ли фантастика 60-х годов, фантастика «новой волны», на киберпанковскую фантастику 80-х?
— Интересный вопрос. Я полагаю, что киберпанк как направление соединяет литературные качества «новой волны» с атрибутикой и антуражем «твердой» научной фантастики. Скажем, Гибсон в своем творчестве (а я считаю, что его произведения — квинтэссенция киберпанка) использует для построения мира будущего метод экстраполяции, присущий НФ, но вот то, как он описывает свой мир, — это чистейшей воды «новая волна». Иными словами, его герои совершенно не похожи на типичных хайнлайновских героев — технарей и ученых — да и вообще он демонстрирует совершенно иной подход к социальным проблемам.
Одной из особенностей, которая так возбуждала в произведениях авторов «новой волны» — и особенно в творчестве Балларда, — было ощущение науки как некоей злой силы, которая вторгается в жизнь общества, подчиняет ее себе и ломает. Это настолько отличалось от прежних рассказов в жанре «твердой НФ», где наука похожа на фокус некоего мистера Волшебника или на некие непонятные научные игрушки и устройства, — они существуют как бы сами по себе, а общество — само по себе. Наука воздействует на общество только тем, что открывает перед ним все новые и новые горизонты — и так до бесконечности, причем общество при этом никак не меняется.
Так вот, одним из открытий «новой волны» и одной из тех категорий, на которых киберпанк делает особый акцент, является та, что существующий ныне образ жизни вовсе не столь стабилен, каким кажется, что он имеет весьма ограниченный ресурс. Это как чистая вода или как чистый воздух. Нельзя продолжать потчевать общество все новыми и новыми технологическими новшествами и не задумываться при этом о возможных побочных эффектах, которые эти новшества с собой несут и которые в итоге могут это самое общество полностью изменить.