Он попробовал подкрепить слова делом, но у него ничего не вышло.
— Немного практики, и все получится, — уверил он добродушно. — Некоторые игроки добиваются потрясающих результатов. Но я веду речь об ином. Допустим, такое случится два раза подряд. Тогда, вне зависимости от того, как сняты карты, каждый игрок получил одну масть целиком — что, если исходить из законов вероятности, может произойти лишь однажды за сто пятьдесят восемь миллиардов сдач, причем эти цифры для единственной руки, а никак не для четырех.
Норман кивнул. Карр восторженно улыбнулся.
— Других примеров приводить не буду. Все сводится к следующему: то, Что мы неопределенно называем «случайностью», есть итог взаимодействия ряда вполне конкретных факторов — в основном, расклада карт и Привычных способов тасовать колоду, — вид у Карра был столь торжественный, словно он только что вывел базовое уравнение теории относительности. — Порой в сдачах нет ничего особенного, а порой они выкидывают номера — длинные масти, пропуски и тому подобное. Иногда карты упорно ложатся на север и юг, а иногда — на запад и восток. Везение? Случайность? Тысячу раз нет! Это — действие различных известных причин. Опытные игроки таким образом могут определить, у кого на руках ключевые карты. Они помнят, как сбрасывались карты при прошлой сдаче, как собирались вместе, они замечают, как перемешал их тасующий. И при следующем заходе они играют уже не вслепую! Все очень просто, просто до нелепости. Любой мало-мальски приличный игрок в бридж…
Мысли Нормана перескочили вдруг на предмет, имевший отдаленное отношение к рассуждениям Карра. А если распространить принцип профессора за пределы бриджа? А если предположить, что совпадения и прочие случайности отнюдь не случайны? Если допустить, что существуют люди, способные устраивать их по своему желанию? Нормана бросило в дрожь.
— Интересно, что могло задержать Ганнисонов? — проговорил профессор Карр. — Не сесть ли нам за стол? Быть может, мы успеем сыграть один роббер, — прибавил он с надеждой.
Звук дверного звонка положил конец его упованиям.
Ганнисон выглядел так, будто не успел проглотить за ужином последний кусок, а Хульда держалась неприветливее обычного.
— Мы торопились изо всех сил, — бросила она Норману, который распахнул перед ними дверь.
Подобно обеим ранее пришедшим женщинам, она тут же отвернулась от него и подступила с приветствиями и расспросами к Тэнси. Норман испытал неприятное ощущение, как и тогда, когда они, только-только обосновавшись в Хемпнелле, впервые принимали у себя коллег. Тэнси казалась ему беззащитной рядом с тремя другими профессорскими женами.
«Ну и что? — возразил он самому себе. — По хемпнелловским меркам, агрессивность — первая женская добродетель. Здешние дамы, похоже, не спят ночами, размышляя, как им устранить конкурентов своих мужей.
А Тэнси… Но ведь Тэнси занималась именно этим; вернее, она говорила, что те занимаются именно этим. Она ни к чему не причастна. Она лишь…» Мысли Нормана перепутались, и он отогнал их подальше.
Игроки разбились на четверки.
Карты словно сговорились сегодня подтвердить теорию Карра. Сдачи были ничем не примечательными, неестественно рядовыми. Никаких длинных мастей; расклад исключительно 4-4-3-2 или 4-3-3-3. Объявляю одну, беру две; объявляю две, сбрасываю одну.
После второго круга Норман вспомнил о своем проверенном лекарстве от скуки — игре в «угадай дикаря». Он играл в нее тайно, тренируя наблюдательность. Нужно было представить, что тебя окружают дикари и попытаться определить, кем бы они были в иной жизни.
Зоркости орла ему не потребовалось.
С мужчинами он разобрался в два счета. Ганнисон, несомненно, бы^ бы вождем племени, наделенным, при всей его власти, ревнивой и мстительной женой. Карр вполне годился на роль корзинщика: бойкий старик с обезьяньей ухмылкой, что сплетает прутья в сложные математические матрицы. Соутелл, разумеется, был бы козлом отпущения, на которого валили бы все вольные и невольные прегрешения.
Зато женщины!
Взять хотя бы его партнершу, миссис Ганнисон. Кожа смуглая, волосы рыжие, в них сверкают медные украшения, взгляд сохранил жестокость, однако нижняя губа выдается вперед более отчетливо. Не женщина, а гора, превосходящая силой большинство мужчин племени, умеющая обращаться с копьем и дубиной. Нетрудно вообразить, как она поступает с теми несчастными девушками, на которых заглядывается ее муж. Или как она вколачивает в его голову меры по укреплению авторитета вождя, когда они удаляются к себе в хижину. Или как присоединяет свой зычный голос к песням, что должны помочь ушедшим на войну мужчинам.
Теперь миссис Соутелл и миссис Карр — обе они сидели за одним столом с ним и миссис Ганнисон. Сперва миссис Соутелл. Она похудела, шрамы на щеках складываются в прихотливые узоры, на спине видна татуировка. Колдунья. Горечь сочится из нее, как из коры хинного дерева, потому что в мужья ей достался никчемный человек. Вот она скачет перед грубым идолом, вот выкрикивает заклинания и сворачивает голову цыпленку…
— Норман, сейчас не ваша очередь, — сказала миссис Ганнисон.
— Прошу прощения.
Наконец, миссис Карр. Ссохшаяся, сгорбленная, редкие клочья седых волос, беззубый оскал рта; никаких очков, глаза без них кажутся припухшими. Она моргает, сучит ручонками — этакая старая карга, которая собирает вокруг себя ребятишек (о, вечная жажда молодости!) и рассказывает им предания и легенды. Однако челюсти ее все еще могут сомкнуться, точно стальной капкан; ее руки мажут ядом наконечники стрел; глаза ей, в общем-то, не нужны, ибо она видит иначе, нежели обыкновенные люди. Даже самому смелому воину становится не по себе, когда она долго глядит в его сторону.
— Что-то наши эксперты за первым столом притихли, — засмеялся Ганнисон. — Должно быть, увлеклись всерьез.
Колдуньи, все три, продвигающие своих мужей к вершинам племенной иерархии.
Из темного дверного проема в дальнем конце комнаты на людей внимательно, словно угадывая мысли Нормана, смотрел Тотем.
Нос Тэнси Норман попал впросак. Изменения в ее внешности вообразить было легко: курчавые волосы, кольца в ушах, раскрашенное красками лицо. Однако она упрямо отказывалась быть соплеменницей своих товарок. Она представлялась ему чужой, пленницей, что вызывает всеобщее подозрение и ненависть. Или, быть может, она была из их числа, но совершила проступок. Жрица, нарушившая табу. Колдунья, которая отвергла колдовство.
Неожиданно поле его зрения сузилось до пределов листочка, на котором записывали счет. Миссис Карр погрузилась в раздумья над своим ходом, а Ивлин Соутелл что-то рисовала на бумаге. Сначала Норман увидел фигуру человека с воздетыми к небу руками, над головой которого изображены были три или четыре шара. Затем шла, судя по короне и пышному платью, королева, за ней — башенка с бойницами, следом — Г-образное сооружение, с короткого конца которого свисала человеческая фигура, должно быть, виселица. Последний рисунок изображал грузовик — прямоугольник на двух колесах, — который накатывал на человека, заломившего в отчаянии руки.
Пять рисунков. Норман чувствовал, что четыре из них каким-то образом связаны с неким весьма любопытным ритуалом. Случайный взгляд на колоду помог ему догадаться.
Карты. Вернее, далекое прошлое карт, когда их еще использовали для ворожбы, когда между валетом и дамой был рыцарь, когда масти назывались «мечи», «жезлы», «чашки» и «денежки», когда существовали двадцать две карты таро для предсказания судьбы, из которых к сегодняшнему дню сохранился один джокер.
Но откуда Ивлин Соутелл знает о чем-либо столь древнем и темном, как карты таро? Откуда они известны ей так хорошо, что она походя рисует их за игровым столом? Немыслимо! Глупая, жеманная, поверхностная Ивлин Соутелл? Нет! Но как же быть с четырьмя картами таро — Жонглером, Императрицей, Башней и Повешенным?
Из общей схемы выпадал лишь пятый рисунок «человек под грузовиком». Джаггернаут? Фанатичная, все-таки затрепетавшая жертва умирает под колесницей торжествующего идола? Уже ближе… Однако глубоко же проникла в тайны эзотерического [3]знания бестолковая Ивлин Соутелл!
3
Эзотерический — предназначенный только для посвященных, доступный лишь специалистам (от греч. «эзотерикос» — внутренний).