В Центре психического здоровья, где я работаю, есть больные дети четырнадцати — шестнадцати лет, которые сюсюкают, как младенцы, сворачиваются к клубок, принимая позу зародыша… Как правило, это связано с мощным стрессом. Например, пятнадцатилетняя девочка, которая находится в конфликте с матерью, обнаружила после развода родителей, что больше всего ее любили, когда она была лысая, безбровая. Самые счастливые ее фотографии сделаны в годовалом возрасте. И вот девочка бреет голову, брови и начинает вести себя,» как маленький ребенок. Это крайний случай. Но сколько мы видим на улицах сорокалетних дам с кокетливыми бантиками?
До сих пор разговор касался преимущественно индивидуальной адаптации. Но проблема существует и на макроуровне, на уровне общества. Сегодня в России это проявляется очень ярко, как вообще во времена социальных катаклизмов. За короткое время (а время очень важный фактор) изменилась система ценностей, правила поведения, профессиональные приоритеты, деньги… И это касается каждого человека непосредственно.
Наше общество не было к этому должным образом подготовлено, отсюда такое количество людей растерявшихся, не приспособленных к новым условиям. Они ходят на митинги и тусовки, надеются на чудо, вкладывая средства в «пирамиды», а потом образуют «общества обманутых вкладчиков». Психологический мотив посещения массовых мероприятий не в том, что люди хотят совершить акт политического волеизъявления; на самом деле они испытывают тревогу и таким образом — собираясь, общаясь — изживают, минимизируют ее. В этом смысле тусовки интеллигенции ничем не отличаются от митингов: то и другое — пир во время чумы.
В развитых странах, и европейских, и особенно в США, чтобы предупредить подобные ситуации, существуют своего рода предохранительные клапаны: между людьми, оказавшимися «на обочине», есть целый институт социальных работников, которые помогают им «вписываться» в общество. Ночлежные дома, биржи труда, языковые курсы — все это работает на то, чтобы человек не чувствовал себя беспомощным, брошенным, покинутым. В России все это, по сути, находится в зачаточном состоянии.
И в действие приходят такие психологические механизмы, как уже известный нам регресс: это происходит и на макроуровне. Люди с особенной силой обращаются к прошлому в разных его видах. «Корни», в том числе национальные, религия, традиции становятся основой жизни. Интересно, что за несколько лет до распада Югославии, как мне рассказывали работники спецслужб, «стукачи» отказывались работать с людьми не своей национальности: в условиях повышенной опасности македонец доверял только македонцу, хорват хорвату, и так далее. Сходные признания я слышал от оператора знаменитого документального фильма «Легко ли быть молодым?»: парни-«афганцы» говорили, что в бою уверенно чувствуешь себя, когда тебя прикрывает солдат твоей национальности.
Отечественный феномен возрождения казачества во многом, полагаю, связан с упадком экономики, тревожным состоянием людей. Представьте себе: какой-нибудь директор завода, где выпускается новейшее оборудование, днем производственник, а вечером, после работы — казак. И исходя из последнего строит свои отношения с людьми. Чушь? Да нет, реальность.
Когда традиция этнографична, она, бесспорно, дополняет жизнь. Но если какая-нибудь, вполне «диванная» партия всерьез предлагает мазать ворота дегтем проштрафившимся девицам, то есть ищет в прошлом основную жизненную опору, этим людям можно только посочувствовать: они плохо адаптированы.
Традиции похожи на спасательные круги, как бы висящие на борту корабля: а вдруг выплывем, если что! Обратимся к проверенному опытом — и что-то сдвинется! Надо на всякий случай сходить в церковь: а вдруг поможет? — вот такая примерно логика приводит в храм атеистов или индифферентных в этом отношении людей, традиции — адаптационный механизм, который прежде был эффективным, работал. Постепенно он становится неадекватным, и отдельные люди начинают ломать традицию; вначале это вызывает возмущение, но постепенно становится нормой. Если же «взламывания» традиций не происходит, общество обречено. В истории тому масса примеров: вспомним хотя бы Древний Египет с обилием ритуалов и полной потерей адекватной реакции на окружающее…
Ломка устоявшихся представлений — небезболезненный процесс, и это тесно связано с понятием нормы. Вопрос о норме — один из сложнейших, он всегда открыт. Есть определение, что это некое среднеарифметическое общепринятой практики (крайности — не норма). Как над ним ни издеваются специалисты (потому что исходя из него надо, к примеру, кариес зубов считать нормой, хотя это болезнь), ничего лучшего нет. Один мой коллега на просьбу дать определение дурака полувсерьез ответил: «Всякий инакомыслящий». Иронии здесь не так много, поскольку для большого количества людей нормально то, что они делают сами, и странно то, что делают другие. У Станислава Лема есть предисловия к никогда не написанным книгам, где он блестяще спародировал такой подход: в частности, есть «предисловие в альбому порнографических снимков, сделанных в рентгеновских лучах». Логика такова: что сегодня неприлично — завтра может оказаться большой культурной ценностью; дабы сохранить наследие и соблюсти общественную нравственность, вниманию ценителей предлагаются хитросплетения скелетов.
Деталь, на которую хотелось бы обратить внимание: способность к адаптации усиливает чувство оптимизма (которое, кстати, может быть неосознанным). В конце эпохи Хрущева в Москве — и не только — появилось много нового: открывались школы с английским языком, издавались зарубежные писатели, не говоря о том, что строились квартиры, стабилизировались цены… Тогда сильно упала насильственная и корыстная преступность — грабежи, воровство, убийства, снизилось и количество самоубийств. Когда Хрущев принимал решение о сносе некоторых тюрем, он действовал и исходя из статистики. Может быть, поэтому крах реформ переживался так больно, что был одномоментным: «пражская весна», введение войск в Чехословакию в 68-м.
Постепенное изменение жизни к лучшему сменил застой, потом перестройка — вот уже десять лет почти ежедневно мы вынуждены адаптироваться к чему-то новому.
Понятно, что застой, как и революции, непродуктивен для общества. Оптимальное соотношение стабильного и нового для человека: когда он довольно плавно, будучи внутренне готовым, переживает наступающие изменения. Когда для того чтобы справиться с ними, есть ресурсы, силы, время. Когда он не раб обстоятельств, не поздно начать все сначала. Когда понимает, что во многом — хотя и не во всем — он хозяин своей судьбы. Это и дает ощущение гармонии.
«Модель универсального потребителя, заключенная в этом автоклаве, или, говоря по-нашему, в самозапиральнике, хочет неограниченно. Все мы, товарищи, при всем нашем уважении к нам, просто пули рядом с нею. Потому что она хочет таких вещей, о которых мы и понятия не имеем. И она не будет ждать милости от природы. Она возьмет от природы все, что ей нужно для полного счастья, то есть для удовлетворенности. Материально-магические силы сами извлекут из окружающей природы все ей необходимое. Счастье данной модели будет неописуемым. Она не будет знать ни голода, ни жажды, ни зубной боли, ни личных неприятностей. Все ее потребности будут мгновенно удовлетворяться по мере их возникновения.
— Простите, — вежливо сказал Эдик, — и все ее потребности будут материальными?
— Ну разумеется! — вскричал Выбегалло. — Духовные потребности разовьются в соответствии! Это будет исполин духа и корифей!
Я оглядел присутствующих. Многие были ошарашены. Корреспонденты отчаянно писали».
ФАКТЫ