Джинни — жена Марти. Сегодня днем она сумела хорошо рассмотреть чужака, когда ловила в реке рыбу на обед.
— Невысокий, — докладывает она Зевсу. — Ниже любого нашего мужчины, но с большими мускулами, как у Гебравара. — Гебраваром Джинни зовет меня. Мужчины в племени сильны, но, в отличие от меня, не «качали железо» еще с подросткового возраста. Мои мускулы их восхищают. — Волосы желтые, глаза серые. И он урод. Гадкий. Большая голова, большой плоский нос. Когда ходит, то плечи свисают, а голова опущена.
— Джинни вздрагивает от отвращения. — Он похож на кабана. Настоящий зверь. Пытался украсть рыбу из сети. Но убежал, когда увидел меня.
Зевс слушает, хмурится, задает вопросы: говорил ли чужак что-нибудь, как был одет, есть ли боевая раскраска. Потом поворачивается к Полу.
— Как думаешь, кто он такой?
— Дух, — отвечает Пол. — Эти люди повсюду видят духов. А Пол, бард племени, думает о них постоянно. Его поэмы полны духов. Ему кажется, что мир духов окружает людей со всех сторон. — У духов серые глаза, — победно сообщает он.
— Да, возможно, он дух. Но какой дух?
— Что значит, «какой»?
Глаза Зевса вспыхивают.
— Слушай собственные песни! — рявкает он. — Неужели не понял? Вокруг нас бродит человек-стервятник. Или дух одного из них.
Все вскрикивают и что-то бормочут.
Я оборачиваюсь к Сэлли. Это моя женщина. Мой язык не поворачивается назвать ее женой, но по сути так оно и есть. Я зову ее Сэлли, потому что дома у меня была невеста с таким именем.
Я спрашиваю Сэлли, кто такие люди-стервятники.
— Очень древние люди. Они жили здесь, когда мы пришли в эти края. Но теперь они все умерли…
Больше она ничего не успевает сказать, потому что внезапно надо мной нависает Зевс. Он всегда относился ко мне со смесью восхищения и сдерживаемого презрения, но сейчас я читаю в его глазах нечто новое.
— Есть дело, которое ты должен сделать для нас, — говорит он мне.
— Чтобы отыскать чужака, нужен другой чужак. Дух он или человек — мы должны узнать правду. И завтра ты пойдешь, отыщешь его и поймаешь. Понял? Ты пойдешь искать на рассвете и не вернешься, пока не отыщешь его.
Я не произношу ни слова. Впрочем, мое молчание, кажется, вполне удовлетворяет Зевса. Он улыбается, кивает, резко поворачивается и уходит в ночь.
Все собираются возле меня, охваченные возбуждением. Я никак не могу понять, завидуют ли они мне, или же сочувствуют. Би Джи обнимает меня, Дэнни хлопает по спине, Пол отстукивает нечто веселое на барабане. Марти извлекает из своего мешка острый каменный нож дюймов девяти длиной и вкладывает его мне в руку.
— Вот. Держи. Он может тебе пригодиться.
Я смотрю на нож так, словно у меня в руке граната без чеки.
— Слушай, — говорю я, — я понятия не имею, как нужно выслеживать и ловить людей.
— Ерунда, — вставляет Би Джи. — Разве это трудно?
Би Джи — архитектор. Пол — поэт. Марти поет лучше Паваротти. Дэнни рисует и вырезает статуэтки. Я считаю их всех своими закадычными приятелями. Всех их с натяжкой можно назвать кроманьонцами. Как и меня. Мы пятеро — одна шайка-лейка. Без них я давно бы свихнулся. Потерявший все, выброшенный из своего мира.
— Ты сильный и быстрый, — говорит Марти. — Справишься.
— И очень умный. Правда, по-своему, — поддакивает Пол. — Умнее его. Ты справишься.
Иногда они говорят со мной снисходительно, как с ребенком. Полагаю, я этого заслуживаю. В конце концов каждый из них — умелая и талантливая личность, гордая плодами своего труда. Я в их глазах слегка слабоумный, и до сих пор не могу к такому отношению привыкнуть, потому что дома — там, откуда я прибыл, — меня тоже считали умелым и талантливым.
— Пойдем со мной, — говорю я Марти. — Ты и Пол. Я сделаю все, что полагается, но хочу, чтобы вы были рядом.
— Нет, — отвечает Марти. — Один.
— Би Джи? Дэнни?
— Нет, — отвечают они. И их улыбки становятся натянутыми, а глаза ледяными. Внезапно мне перестает здесь нравиться. Быть может, мы и приятели, но идти я должен один. А может, я вообще неправильно понял ситуацию, и мы вовсе не такие уж приятели. Как бы то ни было, мне предстоит пройти своего рода тест. Или ритуал посвящения, инициацию. Не знаю. Мне бы хотелось думать, что они, за исключением нескольких пустяковых различий в обычаях и языке, точно такие же люди, как и мы, но сейчас я понимаю, насколько они, в сущности, чужие. Не дикари, вовсе нет. Просто другие. Homo sapiens, но их и наши души разделяют двадцать тысяч лет.
— Расскажи мне о людях-стервятниках, — прошу я Сэлли.
— Они как животные, — отвечает она. — Умеют разговаривать, но уханьем и хмыканьем. Плохие охотники и едят всякую падаль, если найдут, или же крадут добычу у других.