Прошла минута, отмеченная лишь пузырьками воздуха из ноздрей. Он шевельнулся, тихо поднялся поближе к зеркальной поверхности и к надводному миру. Плывя на спине, смотрел и смотрел вверх — прохладная зелень потока ничуть не мешала — и вдруг увидел ее.
Ее лицо нависло над водой, будто высеченное из белого мрамора. Он замер — ни движения, ни мельчайшего жеста, даже пузырьки задержал в легких. И позволил течению медленно-медленно унести себя прочь. Она была так прекрасна, она была с Земли, она прилетела в ракете, выжегшей почву и прокалившей воздух, и к тому же она оказалась бела, как мрамор!
Когда воды канала донесли его до холмов, он выбрался на берег и отряхнулся.
Да, она была воистину прекрасна. Он сидел на береговой кромке, тяжело дыша. В груди екало, кровь прилила к лицу. Он глянул на свои руки. Может, его уже поразила черная хворь? Довольно ли было посмотреть на земную женщину, чтоб заразиться?
Стоило бы, подумал он, как только она склонилась над водой, всплыть и сжать руки у нее на шее. Она убивала нас, она убивала нас! А он так явственно видел ее белую шею, ее белые плечи. Что за необычный цвет кожи, подумал он. Да нет, осадил он себя, нас убивала вовсе не она, а болезнь. Как может за такой мраморной белизной скрываться что-либо мрачное?
А заметила ли она меня? — задал он себе безответный вопрос. Поднялся в рост, подставляя тело солнцу, чтобы обсохнуть. Положил руку на грудь — тонкую, коричневую руку. Почувствовал, как бешено стучит сердце. Зато, сказал он себе, я видел ее, видел!..
Он направился обратно в пещеру — ни тихо ни быстро. Из домика, внизу, по-прежнему звучала музыка, будто праздновала что-то по собственному почину.
В пещере он принялся молча, уверенно и аккуратно паковать свое убогое имущество. Взял тряпку, бросил на нее светящиеся мелки, какую-то еду и несколько книг, крепко связал все вместе. И заметил, что руки дрожат. Недоверчиво, распахнув глаза, повернул ладони вверх, к свету. Поспешно встал, взял узелок под мышку, вылез из пещеры и направился по расщелине вверх, прочь от этой музыки и этих назойливых запахов.
Он не оглядывался.
Солнце спускалось ниже и ниже. Он ощущал кожей, как его тень, удлиняясь, стремится остаться там, где следовало бы остаться ему самому. Нет, это было неправильно — уходить из пещеры, где он жил еще ребенком. В пещере он нашел для себя десятки занятий, развил сотни разных пристрастий. Выдолбил в камне очаг и пек себе каждый день свежие лепешки, самые разные, но неизменно чудесные на вкус. Сам растил для них зерно на узенькой горной терраске. Сам делал прозрачные искрящиеся вина. Сам создавал музыкальные инструменты, флейты из серебра и иного, шипастого металла, а также маленькие арфы. Сам сочинял песни. Сам сколачивал стульчики и ткал материю, чтоб одеться. А еще рисовал картинки на стенах пещеры светящимся кобальтом и кармазином, и картинки, замысловатые и прекрасные, горели долгие ночи напролет. И еще то и дело перечитывал книжку стихов, которую написал в пятнадцать лет, — бывало, родители с затаенной гордостью читали ее друзьям. Что и говорить, это было замечательно — жить в пещере и предаваться немудреным занятиям.
На закате он достиг перевала. Музыки было не слышно, запаха тоже не слышно. Вздохнув, он присел на минутку передохнуть, прежде чем начать спуск по ту сторону гор. И закрыл глаза.
Белое лицо снизошло к нему сквозь зелень воды.
Он поднял пальцы к глазам, ощупал их сквозь веки.
Белые руки тянулись к нему, преодолевая силу прибоя.
Он вскочил, подхватил узелок с ценностями и чуть было не двинулся дальше — но тут ветер переменился. Слабым-слабым эхом до него долетела музыка — сумасшедшая, металлическая, громовая, но теперь удаленная на много миль. И последняя капелька аромата духов каким-то образом отыскала путь наверх среди скал…
Когда взошли луны, Сио повернулся и двинулся — почти на ощупь — назад, к пещере.
Пещера показалась холодной и чужой. Он развел огонь и наскоро поужинал хлебом и дикими ягодами со мшистых окрестных скал. Как быстро, едва он покинул пещеру, она остыла и сделалась неприютной! Шорох собственного дыхания и то отражался от стен как чужой и незнакомый.
Загасив огонь, он улегся поспать. Однако на стене пещеры мерцало тусклое пятнышко света, и он знал, что свет ухитряется подняться на полмили из окон того домика у канала. Он зажмурился — и все-таки свет достигал его. То свет, то музыка, то запах цветов. Помимо воли он то всматривался, то вслушивался, то вдыхал: троица небывалых импульсов не оставляла его в покое.