— Павдо.
Я обернулся. Лопоухий сидел на постели, почесывая седую поросль на груди. Он зевнул и сказал:
— Пора. Давай возьмемся за память.
— Непохоже, чтобы ты отдохнул, — возразил я.
— Все равно. Мне хочется попробовать.
— Хорошо.
Я взял сумку, открыл ее. Какую память взять? Вопрос трудный. Легче решить, какого рода. Что-нибудь неприятное. Я все еще злился, считая его вымогателем. Я перебирал свои памяти: твердые вандоновые пластинки скреплены сбоку, люминесцентные названия на верхнем крае мелькали слишком быстро, чтобы их можно было прочесть. Я нащупал полдесятка матриц, относившихся к периоду моего подросткового бунта. На самом деле у меня было счастливое детство, а это все чистые фантазии. Война: акулообразные истребители, стреляющие по плачущим детям. Голод: выкаченные глаза и обтянутые ребра. Серое неправильное пространство, где ты чувствуешь себя вне времени, места и тела. А, нашел. Надпись «Двадцать первый век». Я вытащил пластинку, ощутив статический заряд на ее темной поверхности.
— Тебе должно понравиться.
— Ты хочешь сказать «нам должно это понравиться».
— Что?
— Когда-то я помогал одному парню из Бозы добраться до Глендон-Хит. Какой-то художник. Он дал мне в уплату память. — Он сунул палец в правое ухо, как будто намеревался вытащить оттуда серу. — Я попробовал память в вагоне поезда — ну и надул же он меня. Там был унитаз, полный дерьма, воняло так, что меня чуть не вывернуло.
— Нехорошо, — заметил я. На самом деле, довольно забавно, хотя и глупо.
— Поэтому давай, Павдо, малыш, посмотрим вместе. И без шуточек.
Я протянул руку, чтобы включить память. В одном из выдвижных ящиков тумбочки находился аппарат (обычная массовая продукция); соединительный шнур провис, как старая веревка. Но во всяком случае, он действовал. Я вытащил его, поставил на тумбочку и, глубоко вздохнув, заправил матрицу памяти.
Раздался щелчок времени, запах прошлых дней, и память поднялась из аппарата, как чудовище из могилы. Я увидел луч солнца, валявшуюся в пыли кость, заросли терновника, и тут память захватила нас.
Мы стояли вместе на крутом склоне горы из песчаника, кругом была пустыня. Солнце палило с безоблачного неба, горы толпились на горизонте. Не было ни блоков, ни людей, никаких самолетов в небе. Перед нами оказалось одно-единственное сооружение: разваливающийся бревенчатый сруб на краю глубокого оврага.
— Забавно, — сказал Лопоухий. Он загорел, морщины стали глубже. На нем были шляпа, клетчатая рубашка, брюки в обтяжку и грубые кожаные сапоги.
— Ну да, — подтвердил я. Хотя мне не было забавно — мне было страшно. Какое-то совершенно безлюдное место, пустыня, и мне нечем ее наполнить. Я даже не ощущал, во что одет и как переношу это полное песка пространство. Отношение единицы к бесконечности равно нулю. Я заставил себя усмехнуться. — Когда-то давно на Земле жили девять миллиардов людей. И размещались, в основном, в нескольких сотнях городов.
Лопоухий спихнул со склона камень.
— Именно здесь и чувствуешь одиночество! Вот это простор, погляди! — Он подошел к краю и прыгнул.
— Эй! — Мне не хотелось оставаться одному, хотя было все равно — разобьется он или нет. Я подошел к краю (ноги ступали по пыльной почве, я ощущал это, хотя не видел их), Лопоухий приземлился на каменном выступе тремя метрами ниже. Шляпа его свалилась, но сам он остался цел.
— Осторожнее! — крикнул я. — Не стоит проверять действие закона тяготения.
Он соорудил на голове красную повязку, продев ее сквозь отверстия в ушах. И, ухмыляясь, крикнул:
— Давай!
— Дух Заратустры! — только и произнес я. До равнины, поросшей чахлым кустарником, было не меньше пятидесяти метров. Я присел на край, невидимой ногой нащупал опору (в камне оказалась выбоина) и… уже стоял рядом с Лопоухим, который шел вдоль обрыва. Он продолжал ухмыляться.
— Впечатляет, — сказал он. — Так и должно было случиться?
Я заметил, что он ободрал палец на левой руке.
— Может быть, какая-нибудь царапина на поверхности. Грязь на матрице. Поврежденная память.
— Как далеко мы можем зайти? — он был возбужден, как мальчишка. — Мы можем отправиться куда-нибудь по Земле?
— Почему бы нет? — Мне-то хотелось, чтобы все кончилось. — Уверен: все, что можно было узнать о 2035 годе, загружено в 48-gig матрице.
— Нет, серьезно.
— Не знаю, — сознался я. Мы направлялись к развалинам. Мне не хотелось идти туда. Крыша провалилась. Стены разрушены, кое-где обуглены. Входная дверь закрыта, примотана колючей проволокой. Внутри валялись камни и мусор.