Текст песни написал какой-то неизвестный ганноверский поэт. В оригинале, на немецком, стихи лишены и вкуса, и чувства меры. Английский перевод Литтона немногим лучше. Начинается сей опус так: «Сыны Германии, вставайте,/Могучи вы, непобедимы,/Повелевайте всем грядущим,/Единство вам судьба диктует…» И так далее. Примерно в то же время были написаны новые слова для гимна кайзеру Гайдна, в которых вместо австрийского императора восхвалялась Германия. «Deutschland iiber alles» стал германским национальным гимном.
— А самому Бетховену довелось послушать перед смертью его симфонию?
— Слушать ее он все равно не смог бы. К концу жизни он почти полностью оглох. Помнишь рассказ о том, как он дирижировал на первом исполнении Девятой симфонии?. Пришлось развернуть его, чтобы он увидел, как ему аплодируют. Если ты хотела спросить, присутствовал ли он на исполнении, то я отвечаю: нет. Он умер как раз перед началом концертов. Десятая симфония была впервые исполнена через неделю после похорон.
Он улыбнулся бюсту Бетховена. Композитор сердито сдвинул брови. Роббинс был разочарован. «Я-то думал, тебе захочется послушать собственное сочинение!»
— От чего он умер, Говард?
— Ранения, полученные во время нелепого уличного происшествия.
Его переехал фургон с отбросами! Он ведь не слышал его приближения… ТКЗ лишилась романтической истории о композиторе, встающем со смертного одра, чтобы погрозить кулаком озаренному молниями небу; однако Роббинс полагал, что выигрыш оказался несравненно больше.
Антония задумчиво смотрела перед собой, не в силах забыть волшебную музыку.
— Когда ты туда вернешься?
Он неуверенно обнял ее за плечи.
— Завтра утром. Мы довели свои исследования — строго по графику — до 1847 года. Великовски говорит, что в 1848 и 1849 годах в Вене происходили крупные политические беспорядки, и советует перепрыгнуть прямо в 1852 год, когда все должно успокоиться.
— Значит, ночь у тебя свободна, — сказала Антония и заглянула ему в глаза. На губах у нее появилась робкая улыбка. В последний раз он видел такое же выражение ее лица очень давно, но все равно узнал его.
Гораздо позже, когда Антония уснула в его объятиях, Роббинс, довольный, поднял глаза к потолку. Музыка и воспоминание о теле Антонии наполнили его голову пленительным звуком, похожим на медленную фугу. Именно из-за таких мгновений стоит жить на свете! Даже если завтра ему суждено умереть, он сойдет в могилу счастливым.
Но уснуть ему не дали другие воспоминания, которые он гнал все последние десять дней. В голове зазвучали слова Эверетт: «Нет, вы ничем не смогли бы ей помочь». Харрисон, наставник бедной Дороти Эртманн, уверял его: «Нет, вы ни в чем не виноваты. Она сама распорядилась своей жизнью». Возможно, все это говорилось искренне, возможно, даже, что оба были правы. Однако как ни силился Роббинс, ему не удавалось трезво взглянуть на то, что произошло. Так молода, так красива… Ему хотелось обнять, утешить ее, а вовсе не убить! От этих мыслей восторг, который вызывала Десятая симфония и любовь Антонии, резко пошел на убыль.
Его подсознание попыталось поставить преграду горьким воспоминаниям, заменить их музыкой. Однако в голове зазвучали трагические аккорды. Он слышал не торжествующую музыку Бетховена, а душераздирающий минор, вроде симфонии Чайковского си минор или Гайдна ми минор, которые завершались не в победном мажоре, а сохраняли до конца грустную тональность, настроение трагедии, «бури и натиска», отчаяния. Порой в этой музыке, как в реальной жизни, смерть одерживала верх над жизнью.
Антония прижалась к нему, и от ее тепла его наконец тоже сморил сон. Но спал он плохо. Всю ночь его терзала музыка: мотивы увертюры к шумановскому «Манфреду», особенно тема Астарты, и вторая часть его же струнного квартета ре минор с подзаголовком «Смерть и девушка»…
Роббинс в отчаянии колотил кулаками по стенке воронки. Он должен что-то сделать!.. Штаны казака уже съехали на икры, голые ягодицы сотрясались от хохота: он наслаждался ужасом женщины. Роббинс высунул голову из-за края воронки, отчаянно озираясь в поисках камня, палки — чего угодно, чем можно было бы вооружиться, даже если это будет стоить ему жизни.
Внезапно он увидел то, что искал: за поясом лежащего неподалеку бездыханного толстяка поблескивал какой-то металлический предмет. В голове Роббинса опять зазвучала музыка. То была Десятая симфония, спрессованная в один могучий звуковой всплеск. Он был свидетелем решающего сражения человеческого духа со злом и смертью, стойкости, несгибаемости, и какие бы страдания ни выпадали на долю праведников, наградой за упорство была великая победа.