Этого Тсигалили снести уже не могла. Она прыгнула в водопад и свела счеты с жизнью. Хоронили ее со всеми почестями.
Теперь уж Амаледи твердо-натвердо решил прикончить своего дядюшку. И тот, в свою очередь, хотел бы убить Амаледи, но был слишком труслив, чтобы взяться за это самому, и подговорил сына Кволо-низи, по имени Пума, вызвать Амаледи на поединок.
Пума был отличным бойцом и жаждал сквитаться с Амаледи, мстя за отца и сестру. Однако вождь не желал рисковать и смазал копье Пумы своим любимым ядом. А заодно подсыпал яду в бутыль с водой на случай, если ничто другое не поможет.
Итак, Амаледи и Пума расцветили лица красной краской и встали лицом к лицу напротив хижины вождя. Амаледи дрался ничуть не хуже Пумы, но все-таки получил укол в руку. Прежде чем яд начал действовать, они сцепились врукопашную, и копья перепутались. И теперь Пума напоролся на копье дважды. На отравленное копье.
Тем временем мать Амаледи почувствовала жажду и хлебнула из бутыли с ядом. Ее не успели остановить, и она вскоре упала. Амаледи и Пума прервали схватку и бросились к ней, но поздно: она умерла.
Да они и сами уже ощутили действие яда. Сначала упал и умер Пума. А за ним и Амаледи. Но прежде чем погибнуть, он успел поразить отравленным копьем негодяя-дядюшку. Так что умерли все до единого.
Ну и как тебе все это?
Честное слово, тебе стоило бы увидеть пиесу своими глазами.
Итак, мосты сожжены: завтра вечером состоится представление. Благодарение Господу, что Бербедж никак не может прибыть сюда и влиться в ряды зрителей; а то большой вопрос, что случилось бы раньше, — он ли скончался бы от смеха, либо я от стыда.
Вечер выдался теплым и ласковым. Пришли все, включая Выдру. К часу, когда стемнело, все скамьи были полны, да еще многие стояли или сидели на земле.
Настил закончили за несколько дней до представления — Большой Нож без устали сетовал на бессмысленную растрату древесины и рабочих рук, которые пригодились бы для укрепления оборонительных оград вокруг поселения. Но тем не менее настил выглядел прекрасно. И Кузнечик с Черным Лисом вывесили по бокам на шестах красные коврики, как бы изображающие стены домов, а также дающие укрытие всем тем, кому еще не пора вступить в действие. Чтобы утихомирить толпу перед началом пиесы, бледнолицый упросил Дотсуию выпустить певцов и танцоров из ее клана, пока мы не зажжем факелы и не завершим последние приготовления.
И вот настало время начинать.
Что? Нет, я не входил в число акттиоров. Зато я выучил наизусть все слова пиесы — мне же пришлось переводить и повторять их бессчетное число раз, — так что меня прикрыли занавеской из тростника, и я тихонько, чтобы на скамейках никто не расслышал, подсказывал слова тем, кто все-таки забыл их.
Ах да, про бледнолицего. Он сам играл Призрака13, для чего сделал себе лицо еще белее, чем оно было, да еще сотворил со своим голосом что-то такое, от чего по спине бегали мурашки.
Но, в общем, все прошло хорошо, гораздо лучше, чем я ожидал. Было одно-единственное скверное мгновение, когда Амаледи — его играл сын Тсигейю, брат Большого Ножа по имени Хлопотливый Птах, — вдруг заорал не по пиесе: «На! Дили, дили!», то есть «Осторожно, там скунс, скунс!» — и грохнул боевой дубинкой по стене «хижины вождя», совершенно забыв, что это всего лишь тростниковый коврик. И Медвежий След, который был Кволонизи, получил такой удар по голове, что обеспамятел до самого конца пиесы. Хотя это не имело большого значения, потому что никаких слов ему уже не оставалось, зато когда Амаледи вытащил его за ноги на настил, трупом он выглядел настоящим.
А людям понравилось, очень понравилось. Они смеялись, и еще как! Никогда не слышал смеха столь долгого и столь беспрерывного. В самом конце, когда Амаледи пал ничком меж своей матерью и Пумой, и весь настил оказался покрыт мертвецами, собравшиеся взвыли и загудели, словно налетел ураган. Я выглянул в щелку меж ковриков и увидел, как Большой Нож и Тсигейю припали друг к другу, чтобы не свалиться со скамьи. Воины утирали слезы, выступившие на глазах, женщины держались за животы, а Дотсуиа лежала навзничь, дрыгая ногами, как младенец.
Я повернулся к стоящему рядом бледнолицему, говоря:
— Ну погляди сам! А ты еще боялся, что они не поймут…
Потом все на какое-то время смешалось. Набежали Кузнечик с Черным Лисом и уволокли бледнолицего с собой, и когда я увидел его вновь, Тсигейю обнимала его, а Большой Нож похлопывал по спине. Выражения лица Угрожающего Копьем я не разглядел, поскольку Тсигейю начисто закрыла вид своей обширной грудью.
13
Есть сведения, что реальный Шекспир в первых представлениях «Гамлета» действительно играл эту роль.