И это был момент горькой истины!
Освободившись наконец от моего влияния, Доркас действительно развила собственный стиль. Свою новую картину она писала быстрыми, мощными и точными мазками, но только совсем не так, как я ее долго и старательно учила. А уж что там было изображено…
Я была жестоко уязвлена в самое сердце, когда разглядела ту отвратительную карикатуру, которая явно доставляла Кристине бездну удовольствия. После всего, что я сделала для Доркас, это была чистейшей воды неблагодарность! Теперь-то я, конечно, знаю, что она не имела в виду ничего плохого и попросту самовыражалась… Психологи и искусствоведы, сочинившие те дурацкие комментарии к ее выставке в Музее Гугенгейма, утверждают, что портреты кисти Доркас не только проливают свет на взаимоотношения людей и животных, но впервые в истории человеческой расы дают нам возможность взглянуть на себя со стороны.
Однако в тот день, когда я, накричав на Доркас, отослала ее на кухню, этот интересный аспект явно ускользнул от моего внимания.
Что расстроило меня еще больше, так это бесполезно потерянное время, растраченное мной на исправление ее дурных манер и постановку техники рук: игнорируя все мои указания, она сидела перед мольбертом, скрестив их на груди!
Но даже тогда, в самом начале ее блистательной карьеры свободного художника, было абсолютно ясно, что в одной ее ноге таланта не в пример больше, чем в обеих моих руках, вместе взятых…
Вл. Гаков
ПОХИЩЕНИЕ ЕВРОПЫ
Наш журнал продолжает публикацию очерков, посвященных истории европейской фантастики14. Для иллюстрации своих размышлений автор предложил полотно знаменитого художника-сюрреалиста Макса Эрнста «Европа после дождя». Мы не стали репродуцировать картину, решив напомнить читателям ее содержание. Живопись Эрнста не раз украшала обложки научно-фантастических книг, и это произведение пророческое: оно написана в 1940-42 годах, но изображает, конечно же, предвидимое будущее. Какие-то сюрреальные структуры, то ли органические, то ли рукотворные, но безусловно наводящие на мысль о руинах, развалинах — и средь них одиноко бродит зловещая фигура с человеческим телом и птичьей головой. Словом, пейзаж после битвы…
Современная западноевропейская фантастика, насколько я могу судить по личному общению с «резидентами» и по разнообразным информационным каналам, навевает грустные настроения. При обилии национальных «конов», журналов, премий — короче, при всем богатстве окружающей среды жанр фантастики влачит практически во всех европейских странах существование откровенно жалкое. Национальные литературные острова не выдерживают напора могучего и всесокрушающего цунами, который, несколько припозднившись после плана Маршалла, обрушился на Европу в последние два десятилетия.
Откуда он излился на континент, давший миру саму научную фантастику, подробно объяснять не надо. Какое-то время — приблизительно четыре десятилетия, если вести счет с начала 1950-х, — хоть и слабое, но сопротивление внешнему давлению оказывалось. И парадоксальнее всего, что американской фантастике в согласии противостояли, на первый взгляд, идеологически «несовместные» отряды национальных писателей всей Европы. Не объединяясь в антиамериканский «фантастический Интернационал» и продолжая взаимные склоки (мир еще был разделен на два военных лагеря), но противостояли все вместе и вполне осознанно. Словно опасались угрозы нападения — нет, не гипотетических марсиан и не политических оппонентов «из-за Стены», но вторжения иного рода, куда более фатального и неизбежного проникновения из-за океана — рыночного, напористого и убедительного…
Наличие целой плеяды известных в Европе советских авторов во главе со Стругацкими, поляка Станислава Лема, немцев Герберта Франке и супругов Браунов, венгра Петера Жолдоша, чеха Йозефа Несвадбы, итальянцев — Лино Алдани, Уго Малагути и Примо Леви, французов — Рене Баржавеля, Жерара Клейна и Френсиса Карсака, скандинавов Нильса Нильсена и Сама Люндваля (названы, разумеется, не все, а только самые видные) — заставляло говорить о «европейской фантастике» с законным чувством гордости. А такие фигуры из мира «просто литературы», которые с разной мерой падения, но согрешили-таки по части фантастики: Карин Бойе, Харри Мартинсон, Пьер Буль, Робер Мерль, Борис Виан, Веркор, Итало Кальвино, Томмазо Ландольфи, Фридрих Дюрренматт и многих других — красноречиво свидетельствовали об отношении европейской литературы к жанру, который для американских авторов, за редким исключением, так и остался коммерческим конвейером, массовой литературой.