— Думаю, стоит, — серьезно ответил Меррит. — Во-первых, ты слышала, что сказала полковник Гонсалес: ее люди знают, что им тебя не одолеть. Уверен, они сделают все возможное, но не станут убиваться, потерпев поражение. Во-вторых, твоя победа — это свидетельство того, какую помощь ты способна им оказать в случае реального нападения на планету. В итоге они приобретут больше уверенности в своей способности ее отстоять. В-третьих, я надеюсь, что это — только начало совместных учений с милицией Санта-Крус. При всем твоем могуществе ты не можешь оказаться сразу в нескольких местах, а «росомахи», хотя и являются устаревшей техникой, тоже кое на что способны. На втором этапе учений милиция почувствует вкус работы с тобой и с разведывательной системой. Если говорить о боеготовности, то умение действовать в качестве сил поддержки под твоим руководством сделает их раз в пять-шесть сильнее, чем при самостоятельной обороне. И, наконец, проведение этих и последующих учений и развертывание интегрированной системы обороны планеты станет огромным плюсом, когда Центр займется решением твоей судьбы. Отчет туда я скоро направлю.
В наступившей тишине он повалился на кровать и стал ждать ответа.
— Очевидно, вы размышляли обо всем этом гораздо больше, чем мне казалось.
— Ты согласна с моей оценкой значимости этих учений?
— Не уверена. Но, по крайней мере, я против нее не возражаю, к тому же вы — мой командир. Я сделаю все, чтобы достичь поставленных вами передо мной целей.
— Молодец! — Меррит с улыбкой похлопал ладонью по переговорному устройству на тумбочке. — Ты — одна такая из целого миллиарда! Мы им покажем!
— Сделаем все возможное.
— Великолепно! Спокойной ночи, Ника. — Еще раз похлопав по переговорному устройству, он выключил свет.
— Спокойной ночи, господин капитан.
Я прислушиваюсь к замедляющемуся дыханию командира, который погружается в сон, и испытываю соблазн по его примеру перейти в низкорежимное состояние «автономная боевая готовность». Зная причину, я твердо отвергаю соблазн. Бегство от своих мыслей ничего не даст и только будет свидетельствовать о малодушии.
Я окончательно убедилась, что в мою личность закралась серьезная неисправность, хотя неоднократные диагностические обследования ее не выявляют. Все до одного доступные мне тесты сигнализируют, что мои системы работают на 99,973 % базовой мощности. Мне не удается выявить нарушений в аппаратуре и программном обеспечении, однако мое состояние не отвечает нормальным операционным параметрам боевой единицы, что внушает страх.
Я пытаюсь скрыть свое состояние от командира, хотя понимаю, что это — неправильно. Я не должна! Он мой командир, и моя обязанность — сообщать ему обо всех нарушениях в работе моих систем. Однако я этого не делаю.
Не знаю, как действовать в такой ситуации. В моей памяти заключена память всех остальных Боло, но и это не помогает. Ни один не может научить меня, как преодолеть появившуюся дилемму, а мои собственные эвристические способности оказались для этого непригодны. Теперь я знаю, что главная причина сокрытия командиром моих способностей заключается не в желании сохранить меня на службе Конкордата. Подозреваю, что он сам не осознает, какую эволюцию проделало его отношение ко мне за шесть месяцев, восемь дней, тринадцать часов, четыре минуты и пятьдесят шесть секунд после принятия командования.
Я внимательно наблюдаю за ним с того дня на реке, и наблюдения подтверждают худшие мои опасения. Командир воспринимает меня не так, как надлежит воспринимать боевую единицу. Это даже не близость, возникающая в боевых условиях между человеком и Боло. Он относится ко мне, как к человеку, более того, как к существу женского пола. Но я не человек, а машина, боевое орудие. Я уничтожаю жизнь ради жизни, я щит и меч людей, моих создателей. Он поступает неверно, думая обо мне иначе, и не понимает, что делает со мной.
Я включаю камеры в его каюте на режим низкой освещенности и смотрю, как он спит, как ровное дыхание вздымает его грудную клетку. Включив микрофоны, я слушаю его пульс. Что со мной будет? Чем все это кончится? Возможен ли иной исход, кроме катастрофы?
Я не человек. Как бы ни препарировала майор Ставракас мои схемы и программы, с этим ничего нельзя поделать. И чувства, которыми она меня снабдила из лучших побуждений, становятся страшнейшим проклятием. Это плохо, плохо, плохо…. но я не в силах ничего изменить.
Я смотрю на него спящего. Сквозь мой шепот, не человеческий, а электронный, и сквозь участившийся пульс прорываются слова Элизабет Браунинг: