— База Лейкхэрст вызывает «Оберон», — раздался в наушниках Ме-ца голос Хофмана. — Как слышите меня? Прием.
Меи поправил микрофон.
— Слышу вас хорошо, Лейкхэрст. Доложите обстановку.
— Обстановка нормальная. «Гинденбург» подошел к причальной мачте. Водяной балласт сброшен, только что опущены носовые швартовы. Высота от земли — около девяноста одного метра. Ожидаемое событие наступит через три минуты семнадцать секунд плюс последний отсчет.
Хофман старался говорить профессионально-безразличным тоном, но Мец ясно уловил в его голосе взволнованные нотки. И он не мог винить за это Хофмана. Меньше чем через четыре минуты главный специалист проекта своими глазами увидит одну из величайших технологических катастроф столетия, на девять десятилетий приостановившую коммерческое использование летательных аппаратов легче воздуха. Проявить свои эмоции в разговоре — это было, пожалуй, единственное, что мог позволить себе Том. Было бы гораздо хуже, если бы, не усидев в своей взятой напрокат в машине, он смешался с толпой и кто-нибудь из людей на аэродроме увидел его с радиопередатчиком.
— Примите сообщение, Лейкхэрст. — На плоском экране под ходовым иллюминатором появилось подсвеченное радарное изображение «Гинденбурга», зависшего над базой ВМФ в Лейкхэрсте. Оно было похоже на светло-голубую пулю, вокруг которой роилось несколько сот крошечных белых точек. В верхней части экрана горело табло расчета времени: 06.05.37/19:22:05/Событ. — 02:45.
— Продолжаю удерживать станцию в заданной точке. Готов забрать вас по сигналу маяка.
— Очень хорошо, «Оберон». Я вот-вот… — Остальное потонуло в шипении статики, и пальцы Меца ловко пробежали по пульту управления, корректируя позицию хронолета-разведчика. Шипение тут же затихло, и он услышал окончание фразы Хофмана:
— …огромен. Ты не поверишь, насколько он велик! Его размеры можно сравнить разве что с астероидным буксировщиком. Эта штука…
— Не отвлекайтесь от задачи, Лейкхэрст.
— Мотор работает, я готов тронуться в любой момент. — Последовала еще одна пауза. — Просто не верится, что когда-то люди действительно использовали двигатели внутреннего сгорания, чтобы перемещаться с места на место. От них жутко воняет!
— Я знаю. Не выключайтесь… — Мец снова бросил взгляд на хронометр. Осталось две минуты, одиннадцать секунд и последний отсчет, плюс-минус несколько секунд поправки на неточность в записях современников. Эти несколько секунд и были самой сложной частью всей операции.
— Ну что ж, Фрэнк, — пробормотал он негромко. — Теперь все зависит только от тебя. Постарайся ничего не испортить.
6 мая 1937 года. Четверг, 19:23.
Над аэродромом установилась сверхъестественная тишина. Даже надоедливый мелкий дождь, зарядивший с самого утра, ненадолго прекратился, сквозь разошедшиеся тускло-серые облака проглянули прямые, как стрелы, лучи закатного солнца, и серебристые бока «Гинденбурга» окрасились зеленоватым светом весенних сумерек. Военные моряки дружно налегали на швартовы цеппелина, словно играя в перетягивание каната с Левиафаном, бесшумно парившим в трехстах футах над их головами, и только где-то на краю толпы радиожурналист из Чикаго беспрерывно комментировал происходящее, склонившись над портативным магнитофоном.
Оглядевшись по сторонам, Фрэнк неожиданно подумал о том, что он окружен мертвыми людьми. Вот Фриц Эрдманн — полковник Люфтваффе, пытавшийся разоблачить возможного саботажника среди пассажиров, но проглядевший Эрика Шпеля; вскоре он будет убит обрушившейся горящей балкой. Обречены Герман Донер и его дочь — очаровательная юная Ирэн, — отправившиеся в Америку, чтобы провести здесь каникулы и отдохнуть. Погибнет Мориц Файбух — приятный, хорошо воспитанный господин, которого стюарды с самого начала отделили от других немцев просто потому, что он был евреем. Доживал свои последние минуты и Эдвард Дуглас — служащий «Дженерал моторе» и американский шпион (по предположению гестапо), от которого на протяжении всего полета Фриц Эрдманн не отходил буквально ни на шаг.