— А ты? — спросил Леман.
— А я стал. Поначалу едва не спихнули, но потом обошлось. Только посоветовали впредь не ложиться на краю, ну я в тот же день и перебрался на другой уступ. А там уже легче дело пошло, я после первого урока ученый стал…
— То есть уступчивый?
— Это не так плохо, поверь. Жить всегда хорошо. А иного способа выжить здесь просто не существует. Не веришь — попутешествуй по уступам, посмотри. Ни тебе, ни мне не изменить то, что нащупывалось столетиями отсева неуступчивых. Люди разные, а система всюду одна. И знаешь, она мне нравится.
Лемана передернуло.
— Чем же, интересно?
— Свободой.
Это прозвучало до того смешно и дико, что Леман растерялся, вместо того чтобы расхохотаться во все горло. Словно личинка короеда, заклинившись в прогрызенном отнорке, вздумала вдруг порассуждать о бесконечности Вселенной. Свобода — на этой каменной полочке?! Свобода невзначай сорваться с карниза — самому или не без посторонней помощи — и с долгим криком полететь вниз, навстречу гибельным бурунам беснующейся реки?
— И ты не хочешь, чтобы тебя вытащили из этой дыры?
— Нет.
— Почему?
— Я уже ответил.
— Ты был классным пилотом, — сказал Леман, в ответ на что Валентин досадливо махнул рукой. — Нет, ты послушай… Кто, скажи мне, был лучшим в штаффеле командиром звена? Ты. Кто подбил крейсер ренегатов и был награжден Золотой Молнией третьей степени? Тоже ты. Кому разрешали свободную охоту? На кого молились молодые лейтенанты — разве не на тебя? Я сам молился! — Леман уже кричал. — А скольким тыловым шавкам ты набил морду, помнишь? Ты был человеком ТАМ, ты это еще не забыл? А кто ты ЗДЕСЬ?
— Уступчивый. — Валентин лучезарно улыбнулся. — Ты погоди, не кипятись, я тоже не вдруг привык. Только вот какое дело: когда я, по твоим словам, был человеком, а по-моему, кем-то иным, надо мной стоял командир штаффеля, а над ним командир бригады, а над ним еще кто-то… много их было, всех не упомнить. Я с удовольствием прожил бы без них — вот и живу. С удовольствием. Здесь надо мною только небо.
— В которое ты никогда не взлетишь!
— А кто сказал, что свобода дается бесплатно? Вопрос лишь в том, велика ли цена.
— А слева стена, — едко продолжил Леман. — А справа пропасть. Свобода!
— Потому и свобода, — благодушно сказал Валентин. — Потому и нет никакой власти, что любой объявившийся пахан в два счета опишет параболу, даже если навербует себе приспешников и вовсе откажется от сна. Какой-нибудь приспешник его и спихнет, чтобы самому стать паханом… Наверное, были когда-то прецеденты, раз об этом до сих пор сказки рассказывают… детям, понятно. Взрослым не нужно.
— Свобода, основанная на страхе? — Леман язвительно покривил рот. — Она тебе нравится?
— Когда ты сможешь предложить другое основание, я тебя внимательно выслушаю. Но, по-моему, его просто нет. Для нас, людей — во всяком случае. Вернее, пока мы люди, а не ангелы.
Валентин отлип спиной от скалы и сладко, с ленцой, потянулся, разминая затекшие мышцы. Встал на ноги, взглянул вдоль каньона, затем вверх.
— Заболтался я…
— Тебе пора, — хмуро сказал Леман. — Я понимаю. Надеюсь, еще увидимся.
Удалось ли ему скрыть сомнение, нет ли — кто знает.
— Хочешь, полезли вместе, — предложил Валентин. — Вдвоем веселее. И безопаснее, между прочим. А не хочешь — оставайся здесь, уговаривать не стану. У нас каждый решает сам за себя — зачем ограничивать свободу? Кому это надо?
— Свободу подчиняться дурацкой необходимости или помереть в тот же день. — Леман сплюнул под ноги. — Ты это называешь свободой?
Валентин посмотрел на него с веселым прищуром.
— А другой свободы не бывает. Это я так говорю, на всякий случай. Вдруг до тебя еще не дошло? Хотя ведь простая вещь… Или ты подчиняешься безусловно необходимому для выживания, или можешь не стараться выжить — все равно не получится. Притом, по-моему, подчиняться необходимости много приятнее, чем какому-нибудь хмырю, чье преимущество перед тобой заключается лишь в количестве звезд на погонах, разве нет?.. Так ты со мной или остаешься?
— Мне нельзя наверх, — пробурчал Леман. — Там меня знают.