Выбрать главу
Редакция

Борис Стругацкий:

«ОТВЕТ ОЧЕВИДЕН И ОДНОЗНАЧЕН»

Э. Геворкян: Борис Натанович, ваша триединая формула ЧУДО-ТАЙНА-ДОСТОВЕРНОСТЬ, на мой взгляд, носит универсальный характер. Возможно, вы сумели формализовать единые критерии художественности для искусства в целом. Ведь Чудо — это не только фантастический элемент, вводимый в повествование, но и заранее программируемая — возможно, неосознанно — установка на удивление читателя. Механизм психического восприятия чуда чем-то напоминает действие психотропного вещества наподобие алкоголя или наркотика, поскольку выводит потребителя из нормального состояния в состояние аффекта. Помнится, как произведения братьев Стругацких действительно вызывали в первом чтении экстаз, близкий к религиозному. Собственно, любое настоящее произведение искусства поражает, шокирует своей неожиданностью, необыденностью. Но вот какой возникает вопрос: чудо в «чистом виде» — не вызывает ли оно быстрого привыкания? Ведь единственный вид-род-жанр литературы, имеющий устойчивый контингент фанатов, — это фантастика, в которой чудо представлено в «очищенном» виде?

Б. Стругацкий: Формула ЧУДО-ТАЙНА-ДОСТОВЕРНОСТЬ возникла, нетрудно догадаться, как некая литературная реплика знаменитого (и мрачного) лозунга иезуитов — «чудо-тайна-авторитет». И с самого начала под словом ЧУДО подразумевалось у нас именно чудо: нечто невероятное, невозможное, абсолютно «несообразное с реальностью». Для нас ведь фантастика всегда была вторжением необычайного в обычное — в этом суть фантастики, соль ее, «патентообразующая формула», если угодно. Без чуда нет фантастики, как нет исторического романа без исторического фона или романа эпистолярного без переписки кого-то с кем-то, используемой как некий литературный прием. Поэтому я не стал бы распространять нашу формулу на всю беллетристику вообще, хотя при желании это действительно можно было бы сделать, лишь немного сместив акценты.

Что же касается привыкания… Не знаю, не знаю. Вообще-то человек способен привыкнуть ко всему. «Кроме холода», — говаривал Амундсен. «Кроме почечной колики», — рискнул бы добавить и я.

Но что такое «привыкание к чуду»? В реальной жизни мы встречаем чудо так редко, что привыкнуть к нему не успеваем (за тот короткий срок, который нам отпущен). В литературе чудо встречается часто, это верно, но оно всегда находится внутри некоего текста и не просто внутри — оно слито с ним, вплавлено в него, и воспринимаем мы, собственно, не само чудо (в чистом виде), а именно одушевленный, оплодотворенный, остраненный этим чудом тест. Так что когда речь идет о литературе, вопрос надо ставить иначе: происходит ли привыкание читателя к тексту? Мой ответ: нет — если только текст достаточно хорош. Можно прочитать книгу десять и двадцать раз, но так и не привыкнуть к ней — в том смысле, в каком мы привыкаем к старому халату, или к хлебу под щи, или к шуму автомобилей за окнами — привыкаем в том смысле, что перестаем замечать. Но все мы знаем тексты, которые навсегда остаются для нас чистыми и свежими. Новыми — патина времени не покрывает их. «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой…» Это чудо отлито из самого благородного материала на свете — из высокого вдохновения, и привыкнуть к нему невозможно. Все вышесказанное представляется мне вполне очевидным, но, может быть, я неправильно понял вопрос?

Э.Г.: Вы абсолютно правы, вопрос касается именно привыкания. Можно ли хотя бы на обыденном уровне понять, почему я в бесконечный раз тянусь к томику Стругацких, хотя знаю их почти наизусть, или перечитываю в очередной раз «Путешествие на Запад», хотя наперед знаю, что ожидает Волшебного царя обезьян за ближайшим поворотом? Что влечет читателя к бесконечному чтению? Не наркотический ли это эффект? В свое время только ленивый не высказался об эскапистской сущности фантастики. Но есть масса других способов убежать от действительности, и гораздо более эффективных. Тем не менее ряды юношей бледных со взором горящим не убывают и в наши рыночные времена, хотя «кислотных» дискотек на порядок больше, чем библиотек. Что мы открываем, в сотый раз перечитывая некий текст? Это попытка к бегству от обыденности или срабатывание каких-то неясных механизмов в подкорке? Может, в каждой популяции есть особи с ярко выраженным тропизмом к определенным сочетаниям знаков и смыслов? А фантастика с ее очищенным от примесей ЧУДОМ — это своего рода катализатор, индикатор, детектор, сепаратор… позволяющий выявлять людей, особо подверженных влиянию слова. Недаром мы часто сталкиваемся с откровенно «неприязненным», как пишут в протоколах, отношением к фантастике людей, которые ее не знают и не читают. Какая-то немотивированная боязнь, что ли? С другой стороны, такая фантастика, как, например, «Книга Мормона» или труды фантаста Хаббарда, породили новые конфессии. Вопрос в том, не является ли литература, оперирующая ЧУДОМ, чем-то большим, нежели литература?