— Нет, — сказал Минц, — а то еще начну мяукать.
Ольга улыбнулась. Скорее печально, чем жизнерадостно.
— Мне жаль, что вы отказываетесь с нами сотрудничать, — сказала она. — Но по крайней мере обещайте мне, что будете заходить к нам, помогать добрым советом и делиться опытом.
— С удовольствием, — сказал Минц и задумался.
Прошла минута, а он все не уходил.
Ольга вопросительно подняла брови.
— Хорошо, — сказал Минц. — Давайте свою капсулу. Будем пробовать.
Через два часа Минц вышел на улицу.
За ухом чесалось. Организм еще не растворил чужеродное тело.
Настроение было приподнятое.
Высоко в небе летел воздушный шар. Вдруг от него отделилась черная точка. Затем над ней раскрылся парашют. Удалову надоело летать по небу, он возвращался домой ужинать.
Навстречу шел новый председатель городской думы, человек властный и нахальный. Он толкнул Минца. Он всегда и всех толкал на улицах.
Минц взял его за пуговицу, повернул к себе и тихо сказал:
— Попрошу ключик от кабинета.
— Разумеется, — оробел председатель. — Конечно, Лев Христофорович. Как прикажете…
Минц пошел дальше, крутя на указательном пальце кольцо с ключами.
И тут он увидел провизора Савича, который уже достал где-то розовую скатерть, завернулся в нее и стал похож на Шиву.
— Савич, — сказал Минц. — Беги ко мне домой, захвати мой любимый ноутбук и ночные туфли.
Сжавшись под новым взглядом Льва Христофоровича, кришнаит помчался исполнять приказание.
Сказав так, Лев Христофорович спохватился и как бы кинул на себя взгляд со стороны.
Взгляд встревожил.
Посреди Пушкинской улицы стоял пожилой лысый мужчина с выдающимся животом и обводил окрестности гневным взором. Никогда раньше его эти окрестности не раздражали.
Лысому мужчине почему-то неумолимо хотелось повторить судьбу Наполеона Бонапарта, только без скорбных ошибок завоевателя с Корсики. Лысый мужчина понимал и знал, как следует обходиться с человечеством, чтобы оно жило правильно и плодотворно.
Лев Христофорович Минц, человек крайне добрый, даже робкий, мечты которого никогда не распространялись дальше Нобелевской премии, был потрясен происходившими в себе переменами, но оказался бессилен их предотвратить.
— Вот не предполагал, — произнес вслух Минц, и лицо его на мгновение озарилось доброй улыбкой. — Но ничего не поделаешь. Генетика — это судьба!
Лукавил великий в прошлом ученый, а ныне проклятие человечества. Обнаружив в себе страшную язву, он не сделал и малейшей попытки…
Впрочем, нет!
Беру свои слова обратно.
Громадными шагами Минц кинулся обратно на площадь Землепроходцев. Он ворвался в дом, где таилась лаборатория Минздрава, прошел строевым шагом по коридору, и ждущие очереди вскакивали, вытягивались во фрунт, ибо чувствовали, кто идет.
Ногой распахнув дверь к очаровательной Ольге, Минц вошел в кабинет.
Ольга мерила давление «кепке».
— Ах! — воскликнула Ольга. — Вы передумали?
— Мне нужен пресс-секретарь, — рявкнул Минц. — Читать-писать-врать умеете?
— Как вам сказать…
— Снимать сапоги, греть постель, подавать кофий с коньяком…
Ольга поднялась, одним легким ударом послала в нокаут «кепку», сорвала с себя белый халат, провела розовой ладонью по высокой груди и ответила:
— Яволь, майн дженераль!
И Минц пошел наружу, уверенный в том, что верной собакой, гремучей змеей за ним следует женщина-врач.
Такова сила внушения великих завоевателей.
Поход на Москву Лев Христофорович запланировал на сентябрь, чтобы не повторять ошибок Наполеона. Надо было взять Кремль до первых заморозков. И навести порядок в государстве…
И все же человек бывает непоследователен.
Порой вечерами, после митинга или заседания реквизиционного комитета, Минц приказывал шоферу «мерседеса-600», конфискованного во время рейда в Вологду, вывезти его на высокий берег реки Гусь. Джипы и БТР с охраной полукругом становились сзади, чтобы не пробрался злоумышленник. С тех пор как одна опасная бабуся с петицией от библиотекарей проникла к самому телу Льва Христофоровича, охрана категорически настаивала, чтобы со спины Минца всегда прикрывала бронетехника.
Будущий диктатор Земли опускал стекло в машине, вдыхал свежий, чуть застойный воздух реки, слушал, как на том берегу брешут собаки, гладил послушную коленку Ольги, смотрел, как опускается в мирные облака сельское солнце, и тосковал по прежней, добродушной жизни.