— Могу я спросить, почему вы здесь, сержант? — внезапно спросил Перкинс. Дэнби заколебался, и тут Перкинс осознал, насколько нетактичным был его вопрос. Спросить человека, по каким причинам он проклят! — Извините. Не надр отвечать. Мой вопрос непростителен.
Однако Дэнби просто собирался с мыслями.
— Не знаю, сэр, — сказал он, почесывая затылок культей правой руки. — Думал, что заслужил свою вечную награду, да вот не вышло… То есть заползаю я под ту стену в сорок втором со взрывчаткой, и тут весь мир проваливается в ад. — Он ухмыльнулся. — А может, я один. Уж не знаю. Всю жизнь я ходил в церковь, старался поступать хорошо, но вот я здесь… Может, слишком много людей прихватил с собой, а убийство — слишком серьезная штука, пусть и во время войны. Ничего другого вроде бы и не вспомню… Ну а вы, сэр?
Перкинс покопался в своей душе.
— Понятия не имею. Думаю, когда мое дырявое сердце лопнуло, произошла какая-то накладка с документами. И я твердо решил обратиться с моим делом к Престолу, если смогу. И с вашим тоже, — добавил Перкинс. — Я уверен, здесь, по внешнему кругу бродят тысячи жертв подобных ошибок. Если эта апелляция не приведет к моему оправданию, что ж, я приму свою кару, как подобает солдату. Но че… прах меня побери, если я останусь здесь, пока существует возможность, что меня сунули не в ту папку, будто дурацкую бумажку. Я думал, можно искупить свои грехи и подняться, но субъект, который как-то заглянул сюда, ничего об этом не сказал.
— Вы уже сделали доброе дело, сэр, — сказал Дэнби. — Я тут давно торчу. И думал, больше никогда дружеского голоса не услышу. Тут они все вроде как собой заняты. Поворчат-поворчат себе под нос, а потом начинают нести всякую чушь. Я-то думал, что дьяволы так и будут тебя терзать, но в твои тайные мысли им не влезть. Меня жгли бе-сенята, а я все время старался думать: «А я, видите ли, прямо обожаю, когда меня жгут. Хоть весь день этим занимайтесь!» Но они знай свое! Значит, не могут в голову влезть, не то перестали бы, если б решили, что все это мне нравится. Вот за что я держусь.
Перкинс откинулся.
— Так они не догадываются, о чем мы думаем? — Дэнби мотнул головой. — Мой Б… здесь имя произносить нельзя, так ведь?
— Да, сэр.
— Ну, во всяком случае, полагаю, мы только что обнаружили одно наше преимущество. Они и дальше будут мешать нам, как сумеют, уничтожая то, что мы успеем сделать. Но в наши мысли они влезть не смогут. Вы меня понимаете?
— Как дважды два, сэр.
— Молодец, — похвалил Перкинс. — И вот что у меня на уме…
С каменного возвышения Перкинс обратился к своей армии:
— Солдаты и дамы! — С маленьким поклоном в сторону капитана Дейл, которая нахмурилась: надо будет спросить у нее, какое обращение принято в американской армии. — Враг нарушил наши планы, но мы не допустим, чтобы это помешало достижению нашей цели. Мы должны вбивать сваи глубже, а пролеты делать шире. И когда мы завершим нашу миссию, между Раем и Адом будет мост, по которому каждый сможет пройти в полной безопасности и попросить пересмотра дела. Я горжусь вашими достижениями, ребята… Продолжайте! Сержант Дэнби и я дадим задания каждой рабочей бригаде. После paботы явитесь к одному из нас. Вот и все.
Дэнби и несколько инженеров-строителей из разных эпох осматривали балки, извлеченные из развалин моста. Перкинс подобрал гибкий прут, решил, что он вполне может заменить стэк и сунул его под мышку.
— Бесполезно, сэр. Они ни для чего не пригодны, — сказал чернокожий инженер из Зимбабве, показывая на обуглившиеся сваи.
— Ну, все деревья в этой части круга мы срубили, — сказал Перкинс, указывая прутом. — Пошлите отряд на поиски. Старший — капитан Дейл.
Дейл отдала честь, и задача вытеснила обиду. Она, несомненно, выжидала удобного случая, чтобы отчитать его за промашку с «дамами», но приняла невысказанное извинение.
— Есть, сэр! Сколько свай нам понадобится?
Перкинс откинулся на каблуках, прикидывая, но сразу выпрямился — ревматическое колено тотчас дало о себе знать.
— Начнем с пятидесяти. Присылайте их партиями, а дальше посмотрим.
— Слушаю, сэр! — Она снова щегольски отдала честь. Перкинс прикоснулся ко лбу прутом и отвернулся.
Толпы продолжали тесниться вокруг них, а вечное стенание начало действовать Перкинсу на нервы. Управление, видимо, взяло на заметку раздражение, которое у него вызывал неумолчный шум, и какофония усилилась. Когда он начал отдавать распоряжения, касающиеся постройки, голоса в вышине над ними разразились визгливыми руладами, в которых Перкинс с отчаянием распознал оперное пение. Оно становилось все громче, пока уже никто не мог расслышать даже самое могучее его рявканье.