Однако отнюдь не хроноклазмы волнуют Б. Олдисса. Писатель исследует природу возникновения нынешнего технократического общества, сопоставляя его с внутренней сущностью созданного Франкенштейном чудовища. Подобно «франкенштейнову телу», общество, в котором был рожден Джо Боденленд, лишено духа. Здесь празднует победу мировоззрение Виктора Франкенштейна: «Голова восторжествовала над сердцем». Система ценностей в нынешнем мире такова, что, сколько бы каждый из нас ни старался похоронить в себе Чудовище, этим он лишь воскрешает его снова и снова. Освобожденный 200 лет назад Франкенштейном монстр ныне свободен. Между тем, убежден автор, в истории человечества был момент, когда прагматизм еще не убил романтику. Это время, когда жили и творили лорд Байрон, Перси и Мэри Шелли. Их отношение к любви, литературе, политике, наконец, были наполнены такой страстью, что вряд ли у кого-либо повернется язык назвать их существование неподлинным. Они были явно ближе к истинной свободе, чем мы… Хотелось бы также отметить, что роман имел еще и кинематографическую судьбу. В 1990 году Роджер Кор-ман, знаменитый мастер фильмов ужасов, известный своими киноверсиями новелл Эдгара По, экранизировал «Франкенштейна освобожденного». Прочитав книгу Б. Олдисса, режиссер прервал почти 20-летнее молчание — с 1971 года он занимался исключительно продюсированием. «Об одном жалею, что невозможно было использовать в фильме фигуру Эдгара По», — сетовал позже Р. Корман в одном из интервью. Действительно, когда Байрон уже погиб, Э. По был еще совсем ребенком. Впрочем, если предположить, что время нелинейно, в одном из вероятностных миров Мэри Годвин вполне могла обучать искусству любви юношу по имени Эдгар.
НЕ БУДУ МОЛЧАТЬ!
Уважаемая редакция!
НЕ БУДУ МОЛЧАТЬ!
Прилагаемый текст мне принес приятель — главврач южной психиатрической больницы.
— Эти листки принадлежали одному из наших пациентов, — сказал он. — Тебе как фантасту это может быть интересно.
— Земля пухом, — отвечал я, ориентируясь на слово «принадлежали». — И ты намерен впредь таскать мне «как фантасту» рукописи всех ваших пациентов?
Приятель замялся.
— Не всех, — наконец пообещал он. — Это особый случай… Только, пожалуйста, не смейся.
По его словам, пациент, видный мужчина в самом расцвете лет, появился неведомо откуда — просто однажды ночью медбратик наткнулся на спящего в курилке человека в плавках, треуголке и поношенной боксерской перчатке, обутой на левую ногу. Разумеется, без документов. Человек называл себя Полупровидныком, говорил тихо и внушительно, время от времени не без удовольствия поругивая геев, китайцев и марсиан. За явностью психических отклонений был оставлен в южной психиатрической больнице, так как розыск родных или знакомых результатов не дал.
Буйствовал Полупровиднык редко, в основном писал что-то огрызками карандашиков, а исписанные листочки складывал самолетиками и искусно запускал меж оконных решеток, приговаривая: «На волю, на волю, к братьям!» Уже и медсестры повлюблялись в него все, как одна. И тут за ним пришли.
— Родственники? — с проем я.
Приятель посмотрел на меня как-то странно.
— Китайцы, — ответил он.
— В скафандрах.
Он и не думал шутить. Да и мне почему-то стало вдруг не по себе.
— Ну и?
Он поежился.
— Они, конечно, что-то говорили, но вокруг них гудел огненный столп, и я не расслышал ни слова. А потом с пациента сняли пижаму, надели смирительную рубашку — и исчезли. Все. А это осталось, — приятель кивнул в сторону исписанных листиков. — Не успел самолетики сделать. Прочтешь?