Мальчик в ковбойке смотрит на змея, запрокинув голову… Желтовато-палевые предвечерние тона. Тепло. Пахнет тополиными листьями. А змей скоро скользнет с дерева и упадет на руки мальчику…
Я все собираюсь презреть свои ревматические хвори, поехать в Тюмень и сказать художнику Юдину спасибо за сказку моего (и, конечно, его) детства.
…А Грин, говорят, тоже любил запускать змея…
У меня в жизни есть три гриновских города. Те, которые я вижу в своих снах и считаю сном наяву.
Это Тюмень, моя родина. Заросшие бурьяном склоны оврага, загадочный монастырь над речными обрывами, полная тайн церковь-библиотека, дремучие тополя, садовые джунгли, где мы в синих сумерках играли в партизан и казаков-разбойников; пыльный запах чердаков, запутанные переулки Городища и пристанского района, станция Тура под откосами у пристани, двери и крылечки с затейливыми деревянными узорами; кривобокие домики в стиле модерн, внутри которых — неуклюжие граммофоны, швейные машины «Зингер» и шкафы со старинными журналами «Нива» и «Родина», с сытинскими изданиями Жаколио и Капитана Мариетта… А еще разлившаяся в мае река, неуклюжие буксиры, длинные плоты на желтой воде… А еще — легенды о подземных ходах и сокровищах под фундаментами церквей… Может быть, все это было в том, в другом пространстве. Но все равно было. А между «было» и «есть» практически никакой разницы, потому что, в конце концов, все делается «было».
Второй город — Севастополь. Тот, «с которого» Грин писал свои Лисс и Зурбаган. Тот, в котором он страдал в тюрьме, но не оставил своей любви к этой черноморской сказке. Это ожившее чудо, которое я долгие годы лелеял в своей душе. Я написал о нем целые книги, чего же говорить еще…
А потом — Гавана. Та, которую я видел в семидесятых. Тоже сплошной Грин, только еще более откровенный, яркий, без той задумчивой дымки, которой для меня подернуты Севастополь и Тюмень. Тропики, мулаты, кольты на широких перевязях, разноцветные пароходные трубы. Густая синева Атлантики, белизна небоскребов, мусор и бестолковость переулков портового района. Кабачки, крики смуглых ребятишек, улыбки ярких, как букеты, белозубых девиц. Блеск многочисленных коротких встреч, молодые поэты и журналисты — замечательные собеседники и, надо сказать, неплохие собутыльники… И этот грозовой воздух Революции. Ведь что бы потом ни говорили, а революцию там делали люди с великой отвагой и чистыми сердцами. Давно, правда. В ту пору, когда у нас вышла книга «Страна багровых туч», и я повстречался в поезде с читателем Вовкой…
В Гаване я однажды увидел гриновскую Ассоль. Маленькую. Ту, которая еще не слышала сказку про алые паруса, но интуитивно ждала будущего чуда.
Здесь нет никакого сюжета, просто воспоминание.
В ноябре семьдесят второго года я с тремя другими советскими писателями был гостем кубинского Союза писателей и художников и принимал участие в дискуссии по всяким литературным вопросам. Кубинцы дискутировали бурно, и это (как мне казалось) напоминало литературные споры двадцатых годов у нас в стране. Особенно, когда речь шла о книжках для ребят. Всерьез обсуждалось, допустимо ли писать в критическом плане о взрослых; что важнее, нравственная или производственная тематика, какова роль революционных традиций и так далее.
Много спорили, нужна ли детям сказка. Не вредят ли дошкольникам и школьникам волшебные и фантастические истории, не отвлекают ли от революционной действительности, не учат ли чему-то «не тому»? Ведь так называемый фантастический реализм, весьма популярный в латиноамериканской литературе, официальной критикой оценивался неоднозначно…
Мне пришлось выступить и высказаться в том смысле, что проблема, на мой взгляд, сконструирована искусственно и что детям и взрослым полезна всякая литература, если она учит добру. Эти несколько «бесклассовые» суждения вызвали бурное одобрение присутствовавших. И кто-то из кубинцев привел в пример «сказку компаньеро Крапивина «Voy encuentro de mi ermano».
Могло ли мне в шестьдесят первом году придти в голову, что повесть-малютку, которую я едва не отправил в корзину, переведут на разные языки, напечатают в США и Италии и что она станет популярной на Кубе. И вот…
Дело в том, что в советском издательстве «Мир» был выпущен на нескольких языках сборник фантастики «Молекулярное кафе» (и я, кстати, опять оказался под одной обложкой со Стругацкими). Испанский тираж сборника попал на Кубу. И теперь мою повесть «Я иду встречать брата» приводили в пример, как «образец фантастики, которая поднимает высокие вопросы добра и человечности и дает нам образы героев с удивительно добрыми сердцами и благородными помыслами»… в общем, что-то в этом роде (все неточности — на совести нашей строгой переводчицы, которую мы между собой почтительно звали «Мадам» и которая излагала нам по-русски экспрессивные тирады кубинских коллег).