— Жаль, что противостояние зашло так далеко. Теперь колонистам будет трудно найти общую почву, чтобы договориться, — вздохнула Дженнис.
— Нет и не может быть ничего общего между свободой и диктатурой! — с горячностью возразил Пол. — А диктатура — это как раз то, к чему стремится Бейли. Он считает, что может управлять колонией, как своей вотчиной, и что сгудонцы будут спокойно за этим наблюдать.
— Ты действительно полагаешь, что Сгудон не станет вмешиваться? — удивился я.
— А зачем ему вмешиваться? — Пол пожал плечами. — Зачем, если все будет тихо-мирно? А я уверен, что все действительно будет очень гладко, очень цивилизованно. Цивилизованней даже, чем сейчас. С точки зрения сгудонцев диктатура даже выгоднее, чем демократия. При диктатуре никто не шумит, никто не протестует…
— Кто знает, что для них выгоднее? — возразила Дженнис. — Ведь мы до сих пор даже не знаем толком, зачем они создали колонию на Каледонии. Они так и не объяснили этого внятно.
Услышав эти слова, я улыбнулся и кивнул в знак согласия. Людям всегда было трудно постичь сгудонскую логику.
— Дженнис права, — сказал я. — Мы знаем, для чего сгудонцам понадобилась Земля. Точнее, мы знаем, что она служит им чем-то вроде подсобного хозяйства, загородной фермы, которая производит зерно и поставляет спирт-сырец, только зачем им столько спирта? Куда они его отправляют? Почему именно спирт, почему не каучук и не ежевичное варенье? И точно так же мы не знаем, для чего им Каледония.
— Мы учили в школе, — подала голос Полина, — что Каледония — это поселок пионеров на границе империи, своего рода опорный пункт и перевалочная база будущих космических трасс. Сгудону все равно бы пришлось колонизовать эту планету, а поскольку по природным условиям она походила на Землю, разумнее всего было заселить ее землянами.
Я пожал плечами.
— Это может быть просто пропагандой, но может оказаться и правдой. Кто знает?..
— Вот именно — «кто знает», — сказал Пол. — Но сейчас речь не о Сгудоне, а о Бейли и его друзьях. Я считаю, что сгудонцы палец о палец не ударят, чтобы помочь нам остановить эту банду.
— То есть ты хочешь сказать, что мы все равно ничего не можем сделать и что кризис неизбежен? — спросила Полина.
Он покачал головой.
— Я не знаю. Но особенных причин для оптимизма у меня нет.
— Может быть, вы можете чем-то помочь, Клиффорд? — спросила Дженнис, поворачиваясь ко мне. — Старшие колонисты относятся к вам с симпатией, молодежь тоже вас уважает, да и сгудонцы, похоже, с вами считаются.
Я расхохотался.
— Мне кажется, — сказал я, — и те, и другие, и третьи относятся ко мне лучше, чем я того заслуживаю. Нет, Дженнис, на вашем месте я бы не стал ставить последние деньги на эту старую лошадку… — (В этом месте я ткнул себя пальцем в грудь.) — Я даже не политик! Я старый школяр и посредственный поэт, который чувствует смерть и торопится опубликовать еще несколько сносных стихотворений.
Дженнис посмотрела на меня почти сердито.
— Зачем вы так говорите, Клиффорд? — спросила она. — Ведь по писательским меркам вы совсем не старый, вам еще писать и писать!.. Лично мне кажется, что вы в отличной форме. Если бы я не знала, что на самом деле вам уже исполнилось шестьдесят пять лет, я бы ни за что не дала вам больше сорока пяти!
Эти слова Дженнис одновременно и польстили мне, и испугали. Неужели я действительно выгляжу настолько моложе своих лет? Способен ли я по-настоящему объективно оценивать свое физическое состояние? Было ли мое хорошее самочувствие естественным или то была работа сгудонских инженеров, медиков, физиологов и Бог знает каких еще специалистов? Остался ли я самим собой или превратился в машину, в искусную подделку, в подобие живого человека? Во второй раз в жизни я боялся доверять себе, своим мыслям и чувствам. Во второй раз в жизни я не знал твердо, кто я.
И все же я сказал:
— Ты молода, Дженнис, а молодость склонна выдавать желаемое за действительное. Но я твердо знаю, что мне немного осталось. Вот закончу свою последнюю книгу, вернусь на Землю и поселюсь на необитаемом острове, чтобы в тишине и покое дожить оставшиеся деньки.