— А если… — начала я, не представляя, как продолжу.
— Что? — Валера с трудом оторвался от спинки скамейки и посмотрел в ту же сторону. — О Господи! — В изнеможении закрыл глаза. — Разве можно так пить? — Снова открыл. Мне показалось, что лицо его побледнело еще сильнее. — Помоги мне. Я не смогу самостоятельно дойти до него.
— Зачем? Разве ты не можешь посмотреть на него на расстоянии?
— Посмотреть мало. Мне нужно прикоснуться… Если не сделать этого сейчас, через семь-восемь часов он умрет от сердечной недостаточности… Дай руку!
Я протянула ему руку ладонью вверх.
— Посмотри на меня! — попросила я, глядя не в глаза, а выше, в точку посередине лба, как раз над линией бровей. — Поделись со мной! Отдай мне свою боль, хотя бы на время… Хотя бы часть!
— Глупая… — Я не думала, что он сможет улыбнуться, однако он смог. — И красивая… Ты совсем как та бабочка… Только без крыльев.
Привычные мощные линзы не увеличивали сейчас его глаза, поэтому я, как ни старалась, не смогла понять их выражения.
Спящий бомж даже не заметил, когда Валера опустился перед ним на колени и взял за руку. Зато Валерино лицо исказилось, стало страшным, почти неузнаваемым.
«Господи, куда ему столько! — подумала я. — Миленький, как бы я хотела…»
Бомж умиротворенно вздохнул. Валеру заметно качнуло. Я едва успела подставить плечо, чтобы он смог опереться. Обняла за мокрую шею, нашла ладонь, вялую и холодную, сжала в своей. Прошептала: «Пожалуйста!..» — и подняла лицо к небу.
С неба навстречу моему взгляду слезинкой скатилась маленькая яркая звездочка.
Как только ее свет растаял, немного не дотянув до земли, мои пальцы, сомкнувшиеся на Балериной ладони, как будто пронзило током. Я вздрогнула и тихо ойкнула от неожиданности, но не отдернула руку.
Когда чужая, непривычная и оттого особенно неприятная боль распространилась от пальцев вверх по руке, до плеча и дальше, заполнила собой все тело, я только отчаянно стиснула зубы и невнятно обозвала себя паникершей. «Паникерша, паникерша, пани…» — обидное слово упрямо барахталось в сознании, не давая мне с ним расстаться.
— Все не бери, — раздался над ухом Балерин шепот. — Только половину. Иначе не выдержишь… — Он отнял ладонь. — Теперь концентрируй. Вот здесь… — Коснулся моего лба, и вся скопившаяся во мне боль, словно притянутая магнитом, устремилась именно в эту точку.
Стало немножко легче. По крайней мере пропало ощущение, будто с меня заживо содрали кожу.
— Теперь посмотри на меня! — скомандовал Валера грубо, почти зло. Встряхнул за плечи.
— Я не умею… — захныкала я. — Не сейчас, я слишком устала…
— Просто закрой глаза и посмотри!
Я так и не поняла, что произошло. Кажется, мы посмотрели друг на друга одновременно.
Боль встретила боль и уравновесила ее. Минус на минус, как сказал мой братишка, получив пару по математике, дает равно.
Боль ушла, вся и сразу. Осталось только ощущение внутренней пустоты и усталость.
— Я смогла… — Я удивленно распахнула глаза. — Я научилась… Ты видел?
— Видел, — серьезно ответил Валера. — И сейчас вижу… — Его глаза по-прежнему были близко-близко, они внимательно изучали меня, как будто видели впервые. — Ты будешь смеяться, — сказал он и засмеялся сам. — Кажется, мне больше не нужны очки. Ты чуть-чуть перестаралась. Спасибо…
— Не за что. — Кажется, я тоже улыбнулась. — Без них ты симпатичнее.
Андрей Саломатов
В будущем году я стану лучше
Легко догадаться, о чем думает простой человек — о простых вещах.
Вступление
Еще великий вольнодумец Вольтер писал, что всякому значительному или интересному событию всегда предшествует великое множество пустых и мелких вещей. Например, для того, чтобы жениться, нужно вначале вырасти, чтобы вырасти, как минимум — появиться на свет, и только для того, чтобы родиться, самому ничего делать не надо. Сколько знаменательных дат освещают жизнь среднестатистического человека? У подавляющего большинства их три: родился, женился и умер. А сколько третьестепенного и невыносимо скучного приходится пережить между рождением и смертью — уму непостижимо. Ходит человек семьдесят лет, как заведенный будильник, топает по прямой к смерти и только на пороге вечности удивляется, что жизнь прошла, а так ничего и не произошло.