— Забыл, — поморщившись, ответил Дужкин и почесал затылок.
— А перед универмагом вы хохотали и орали, как сумасшедший. Вы что, никогда не видели сцепившихся собак?
— Я не орал, — на этот раз покраснев, проговорил Дужкин и вдруг забормотал что-то несусветное: — Не так уж я и… орал. Я, в общем-то, никому вроде не мешал… У вас здесь вроде свобода… Я и…
Розалия остановилась, с ужасном посмотрела на Сашу и еле слышно пролепетала:
— Боже мой. Свобода. — И тут ее словно прорвало: — Свобода?! — выкрикнула она Дужкину в лицо и даже замахнулась на него зонтиком. — Свобода не для таких дураков, как вы, Александр! Тоже мне, выдумали! Таким, как вы, Александр, вполне достаточно свободы иногда менять одну тюрьму на другую! И свободы говорить то, что вам вдалбливали в вашу пустую голову всю жизнь! — Розалия перевела дух и спокойнее, но с той же злобой спросила: — Да вы хотя бы знаете, что такое свобода?
Напуганный Саша переминался с ноги на ногу и, боясь посмотреть в лицо разъяренной опекунше, блуждал взглядом по кронам деревьев.
— Я вас спрашиваю! — выкрикнула Розалия.
— А кто же этого не знает? — опустив голову, уклончиво ответил Дужкин. Он готов был уже сказать не на шутку разошедшейся трефовой фурии какую-нибудь гадость, но Розалия его опередила.
— Он знает, — дрожащим голосом проговорила она и, отвернувшись, двинулась дальше.
Почувствовав, что ураган пошел на убыль, Саша побрел за своей опекуншей и на ходу забубнил:
— Я вам ничего и не обещал. Сказали гулять, я пошел. И слушать мне было интересно, — соврал он. — А устали, так давайте посидим. Хотите, за мороженым сбегаю или принесу водички?
Розалия повернулась к Дужкину, и он увидел на ее щеках еще не просохшие следы слез.
— Так вы не обиделись, Алек? — мягко спросила она.
— Да нет, — ответил Саша и с облегчением украдкой вздохнул. Гроза благополучно миновала, можно было продолжать радоваться жизни.
— Простите меня, Александр, — задушевно проговорила Розалия. — Я была не права. А вы добрый, хороший молодой человек.
Она подошла к Дужкину, взяла его лицо в ладони и поцеловала его в лоб. Близость красивой женщины вскружила Саше голову. В теплый летний день не трудно ощутить тепло, исходящее от любого предмета, а уж от женщины и подавно.
— Оставайтесь у меня насовсем, Александр, — неожиданно предложила Розалия. — По утрам будем гулять с вами по городу. А по вечерам пить чай. Я научу вас вязать крючком.
— Нет, — не раздумывая, отказался Дужкин.
— Вас кто-нибудь ждет? — немного обидевшись из-за поспешного ответа, спросила Сашина опекунша.
— Не знаю, — пожал плечами Дужкин. — Скорее всего, никто.
— Тогда почему вы не хотите остаться? — не отставала Розалия.
— Я там привык, — ответил Саша.
— Фу, Александр! Во-первых, любая привычка — дурацкое дело. А во-вторых, к чему вы привыкли? У вас там собственный большой особняк, деньги, поклонницы, насыщенная событиями жизнь?
— Нет, — покачал головой Дужкин. — Просто привык.
— Как привыкли, так и отвыкнете, — снова начиная раздражаться, проговорила Розалия. — Впрочем, я не собираюсь вас уговаривать. Я уже раскусила вас, Александр. Вы необразованный идеалист, которому, мало того, что ничего не надо, так вы еще не в состоянии объяснить, почему ничего не надо.
Балкон с округлыми, как женские икры, балясинами выходил прямо на центральную площадь. Отсюда из-за балюстрады прекрасно был виден безголовый памятник, и за вечерним чаем Саша с Розалией от души потешались над несчастным автором этого монументального произведения. Они сидели за кружевным столиком, лакомились печеньем и пирожными да изредка перекидывались ничего не значащими фразами или по инерции упражнялись в остроумии. Досада давно оставила хозяйку дома, она была спокойна и весела, а ее гость за день свыкся со своей ролью, чувствовал себя вполне уверенным и даже счастливым. Это был его первый вечер в странном городе, когда ему не хотелось домой и не думалось о возвращении. Дужкину нравилось слушать Розалию, тем более, что говорила она о пустяках, не требуя от него ни понимания, ни ответа.
— Вы помните мой портрет, Алек? — ласково спросила хозяйка дома и положила свою маленькую, удивительно изящную ладошку ему на руку.
— Конечно, помню, — утвердительно кивнул Саша и тут же соврал: — Очень хороший портрет. — В этот теплый вечер Дужкину хотелось говорить Розалии только приятные слова. От прикосновения ее руки в глазах у него слегка сместилось, а разнузданное воображение тут же начало рисовать продолжение приятной беседы вплоть до постели. Единственное, что удерживало Сашу от более сочных, интимных комплиментов — это боязнь ляпнуть какую-нибудь чушь и тем самым испортить установившееся благолепие.