— Приходи на наше место в ивах, — шепнул он.
Роза ничего не ответила. Лэбби, бросив на нее недовольный взгляд, поднес к губам рожок. Барабанщик трижды ударил по своему бубну, и оркестр заиграл веселую джигу.
Когда Роза снова оглянулась через плечо. Алмаз уже исчез.
А через час или около того к помосту вернулся Тари со своим оркестром. Передышка явно не пошла ему на пользу, не говоря уже о пиве. Не дожидаясь, пока кончится очередной танец, он громко приказал Лэбби уступить место настоящему музыканту.
— Это ты-то музыкант? — высокомерно ответил Лэбби. — Тебе бы в носу ковыряться, а не на арфе играть. Сам проваливай подобру-поздорову.
Тари не остался в долгу, ответив новым оскорблением, и уже через несколько минут на лужайке кипел яростный спор. Гости разделились: одни горячо поддерживали Тари, другие — Лэбби. Когда спор достиг апогея, Роза сунула флейту в карман и незаметно ускользнула.
За границами лужайки, куда не достигал свет фонарей, было совсем темно, но Роза могла бы отыскать знакомую дорогу даже в кромешном мраке. Он был там, на их месте. За два прошедших года ивняк сильно разросся; молодые, упругие побеги торчали, что твой частокол, и под длинными, плакучими ветвями едва хватало места для двоих.
На лугу снова заиграла музыка, но она звучала глухо, неясно, относимая в сторону ветром и заглушаемая прихотливым журчанием близкой реки.
— Что тебе нужно, Алмаз?
— Поговорить.
Здесь, под ивами, они были друг для друга лишь тенями и голосами.
— Ну?.. — промолвила она.
— Я хотел попросить тебя уйти со мной, — сказал он. — Сейчас попросить?
— Еще тогда. Когда мы поссорились. Тогда я сказал тебе совсем не то, что хотел. Не то и не так… Я думал… — Он надолго замолчал, потом заговорил вновь: — Я думал, что если убегу от всего этого, то сумею жить нормальной жизнью… С тобой. Петь, играть на арфе, зарабатывать на жизнь. Мы могли бы делать это вместе. Вот что я хотел тебе сказать.
— Но не сказал.
— Да. Я все испортил. Я предал все, что у меня было. Магию. Музыку. Тебя.
— Я живу хорошо, — быстро сказала Роза.
— Ой ли?..
— Я не так уж виртуозно играю на флейте, но… все же я играю вполне сносно. То, чему ты не успел меня научить, я в случае надобности могу дополнить заклятием. Другие музыканты тоже мне помогают. Да и Лэбби не такой уж плохой, каким порой выглядит. Во всяком случае никто меня не обижает, а зарабатываем мы очень прилично. Зиму я обычно провожу у матери — помогаю ей по хозяйству. Так что у меня все в порядке. А как твои дела, Алмаз?
— Все плохо, все не так.
Роза начала что-то говорить, но оборвала себя на полуслове.
— Мы вели себя как дети, — сказал Алмаз. — Теперь…
— Что же изменилось теперь?
— Я понял, что сделал неправильный выбор.
— Однажды, — перебила Роза. — Или, может быть, дважды?..
— Дважды.
— Третий раз — волшебный, — напомнила она.
На протяжении некоторого времени оба молчали. На фоне темной листвы Роза различала только его высокую, крепкую фигуру.
— Ты стал еще больше, — сказала она. — Ты все еще умеешь зажигать волшебный огонек, Алмаз? Мне хотелось бы поглядеть на тебя…
Он отрицательно покачал головой.
— Это был как раз тот фокус, который у тебя получался, а у меня нет, — сказала она. — И ты так и не сумел меня научить.
— Я и сам не понимал толком, как делал это, — сказал он. — Иногда выходило, иногда нет.
— Разве волшебник из Южного Порта не научил тебя, чтобы выходило всегда?
— Он учил меня только подлинным именам.
— Но почему же ты все-таки не хочешь зажечь волшебный огонек сейчас?
— Потому что я решил оставить магию. Я должен был заниматься только ею и ничем больше — или не заниматься вовсе. Сердце должно быть целым, душа должна быть целой… Иначе ничего хорошего не выйдет.
— Не понимаю. — Роза пожала плечами. — Моя мать умеет лечить лихорадку, принимать роды, искать потерянные вещи и все такое прочее. Быть может, это нельзя и сравнивать с тем, на что способны Великие Маги и Повелители Драконов, и все же, согласись, это не совсем пустяки. Но ради этих ее умений ей не пришлось ни от чего отказываться. Даже когда она произвела на свет меня. Мать и родила-то меня только для того, чтобы узнать, как это делается. То же и со мной: я научилась у тебя играть на флейте, но колдовство не бросила. С чего бы?.. Например, я и сейчас могу насылать лихорадку. Почему же тебе, чтобы заниматься чем-то одним, приходится бросать другое?
— Мой отец… — начал Алмаз, но, не договорив, рассмеялся коротким, странным смехом. — Они не сочетаются, — сказал он немного погодя. — Богатство и музыка…
— Твой отец и ведьмино отродье, — уточнила Роза.
И снова тишина повисла между ними. Лишь листья ивы шевелились и негромко шуршали на ветру.
— Ты согласна вернуться ко мне? — спросил он наконец. — Согласна пойти со мной, жить со мной?.. Ты будешь моей женой, Темная Роза?
— Только не в доме твоего отца, Ал.
— Где хочешь. Давай убежим.
— Ты все равно не сможешь получить меня одну, без музыки.
— Или музыку без тебя.
— Я согласна, — кивнула она.
— Не знаешь, Лэбби случайно не нужен арфист?
Роза немного подумала, потом рассмеялась.
— Если ему нужна флейтистка, — промолвила она, — то без арфиста он тем более не сможет обойтись.
— Я не брал в руки арфу с тех пор, как уехал в Южный Порт, — сказал Алмаз. — Но музыка все время была в моем сердце. Музыка и ты…
Роза протянула ему руки. Они опустились на колени лицом друг к другу, и ветви ивы легко касались их волос. Потом они поцеловались, и первый поцелуй был робким и несмелым…
За годы, прошедшие с тех пор, как Алмаз покинул отчий кров, Золотой заработал денег больше, чем за всю предыдущую жизнь. Любые его сделки приносили невиданный барыш. Удача следовала за ним по пятам и никак не желала отставать. Золотой стал очень богат, но даже это не смягчило его сердца: он так и не простил сына, словно не желал, чтобы эта история имела счастливый конец. Уйти, не сказав никому ни слова, исчезнуть в годовщину собственного имяположения, не закончить дела, сбежать с дочерью ведьмы и сделаться бродячим музыкантом, чтобы бряцать на струнах, драть горло и улыбаться ради нескольких медяков — все это служило для Золотого неиссякающим источником гнева, жгучего стыда и непрекращающейся боли. Вот почему, несмотря на все свое богатство, Золотой был несчастен.
Тьюли тоже долгое время была несчастна, ибо для того, чтобы хоть изредка повидаться с сыном, ей приходилось лгать собственному мужу, а это давалось ей нелегко. У нее слезы наворачивались на глаза при одной мысли о том, что Алмаз голодает и спит на голой земле, под открытым небом, а холодные осенние ночи были для Тьюли самой страшной пыткой. Но шло время, и когда об Алмазе заговорили как о лучшем певце Западного Хавнора, которого звали играть на арфе и петь для великих лордов в Башне Меча, на душе у Тьюли стало немножечко легче. А однажды, когда Золотой уехал по делам в Южный Порт, они с Клубком сели в запряженную осликом тележку и отправились в Истхилл. Там они слушали, как Алмаз исполняет «Песнь о пропавшей королеве», и с ними была Роза, и маленькая Тьюли сидела на коленях у своей бабушки. И хотя это, наверное, нельзя назвать счастливым концом в полном смысле слова, все же все они испытывали настоящую радость — радость, какой, по большому счету, хватило бы любому из нас…
Ursula K. Le Guin, "Darkrose And Diamond", 1999.
Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН
Чарльз де Линт
ПИКСЕЛЬНЫЕ ПИКСИ
