— Он давно тебя хватился. Иди в кабинет… А когда я отошел, он повторил с издевкой:
— На девушек смотрел… Эстет!
Я хотел заглянуть к нам в спальню, потом решил — лучше не буду откладывать. Открою Григорию Сергеевичу правду. А может, не говорить правду? Может быть — как получится.
Григорий Сергеевич у себя в кабинете сидел за столом и разыгрывал задачку на шахматной доске.
— Голубчик, — сказал он. — Ты загоняешь себя в непроходимые моральные дебри. Ты подумал, что эту девочку завтра могут позвать на Голгофу? Или труба выкрикнет твое имя?
— Любой человек живет точно так же, — сказал я, словно говорил не я, а кто-то втрое умней. — Начнется землетрясение…
— Не люблю философов, — сказал Григорий Сергеевич.
— Кто был моим отцом? Моим биологическим отцом?
— Излишняя информация.
Он закурил. Он курил через длинный металлический мундштук — в этом мундштуке было нечто старомодное и неестественное, словно лорнет.
— Ты лишил ее невинности на койке в пустой палате? — спросил он.
— Я никого ничего не лишал.
— Жаль, — сказал доктор. — Значит, тебя плохо учили.
— А кто тот человек в палате?
— Палата пустая.
Мы говорили о разных палатах.
— Это не маршал Параскудейкин.
— Я его не знаю в лицо. Мой доктор врал. Почему?
— Но спутать невозможно!
— Генерала сразу же увезли в центральный госпиталь Министерства обороны.
У его сигарет был особенный дурманящий запах. Григорий Сергеевич не курил вне своего кабинета.
— Надо будет взять тебя ко мне на дачу. Ты ведь никогда не ходил по грибы?
Я пропустил его слова мимо ушей.
— Позвольте мне видеться с Дашей, — попросил я.
— Сомневаюсь, что это разумно.
— Даже если мне суждено пожертвовать собой…
— Не преувеличивай своей роли. — Григорий Сергеевич пустил душистый дым мне в лицо, даже голова закружилась. — Ты ведь орудие справедливости.
— Но пока я жив, я могу любить, — взмолился я.
— Ты хочешь слишком многого. Ведь и ей никто не позволит играть с тобой в любовь.
— Я не согласен, — сказал я.
Я сдерживался, потому что не смел объявить доктору войну. И не был уверен, что меня поддержат братья, Вернее всего — нет.
— Я прошу вас, подумайте еще. — Голос мой был приниженным и даже умоляющим. Поверит ли он мне?
— Иди, — сказал Григорий Сергеевич, — еще не вечер. Был глубокий вечер.
Пора спать.
Барбосы находились в спальне, они уже легли.
— Ты где был? — спросил Рыжий. — Ты ее нашел? Я разделся, не зажигая света.
— Вы ему верите? — спросил я.
— А кому верить? — спросил Черный Барбос.
— Я не могу себе простить, что не поверил Алексею, — сказал я.
— Все знают, что ты на него настучал, — сказал Рыжий Барбос. — И они послали его вместо Олега. Все знают, что виноват ты.
— Я попался. Меня подставили.
— Как знаешь, — сказал Барбос.
— В палате маршала лежит другой человек.
— А что? — спросил Рыжий Барбос,
— Может, и здесь нас обманули?
— Зачем нас обманывать? — спросил Черный Барбос. — Мы же согласны.
— Мы заранее согласны, — сказал Рыжий.
Я лег, но не спал. Я знал, что попробую еще один ход. Может получится. А может — нет.
8
Когда Мария Тихоновна пришла к себе в кабинет, как раз пробило восемь.
К тому времени я просидел за шторой в кабинете три часа.
В пять я вышел из нашего отделения. Это лучшее время. Даже охранники спят.
Если не разбудишь дежурную сестру, то в любое место Института можно пройти незамеченным.
А кабинет Марии Тихоновны находится в углу второго этажа, высокого, старинного, но все равно только второго. И если вылезти на широкий карниз из женского туалета, то через три минуты ты в кабинете, при условии, что окно не заперто.
Окно было открыто.
Когда она вошла, то сразу уселась за письменный стол и включила компьютер.
Я вышел и издали, чтобы не испугать, тихо сказал:
— Извините, Мария Тихоновна, не сердитесь на меня.
Она вела себя как героиня американского фильма.
— Ты один из юношей Григория Сергеевича? Прости, но я вас не различаю.
— Меня зовут Иван, Ванечка.
— Вспомнила. Ты влюбился в мою Дашу. И вчера украл ее из бассейна, за что она сегодня наказана. Мне нужно обследовать ее?
Я не сразу сообразил, что она имеет в виду, и облик у меня был, наверное, глупый, потому что Мария Тихоновна рассмеялась и сказала:
— Между вами не было ничего платонического, только если очень увлекались.
— Василий Аксенов, — сказал я. — Кажется, «Затоваренная бочкотара».
— Ты читал?
— Не знаю. Может, мой отец читал.
— Господи! Если бы не эта чертова бедность! — воскликнула Мария Тихоновна. — Вас надо изучать, как новые планеты! Это же удивительные случаи генетической наследственной памяти! Мы обращаемся с вами, как будто колем орехи паровым молотом.
— Вы знаете, что Григорий Сергеевич все нам рассказывает?
— У нас с ним разные принципы, — сказала Мария Тихоновна.
У нее было круглое розовое и доброе лицо. И волосы она не красила, потому что ближе к вискам была видна проседь. Впрочем, брюнетки раньше седеют.
— А кто наш отец? — спросил я.
— Вряд ли тебе это пригодится. — Мария Тихоновна ушла от ответа.
— Я пришел к вам с просьбой, — сказал я.
— Знаю. Ты будешь сейчас просить меня, чтобы я, вопреки мнению Григория Сергеевича и повелению дирекции, разрешила вам с Дашей встречаться.
— Ведь мы же люди! — взмолился я. — Люди, а не подопытные кролики.
— Вы — подопытные люди.
— Разве вам не стыдно? Мария Тихоновна удивилась.
— Гриша говорил мне, что его метод дает замечательные результаты. Если надо взрезать вены, вы всегда это сделаете сами ради жизни на Земле. Он прав?
— Вчера был случай, — сказал я. — Леша, Алексей, один из нас, был не согласен. Он стал спорить. Он стал говорить, что Григорий Сергеевич получает деньги за наши органы.
— Он это говорил доктору?
— Он говорил это мне. А я передал доктору.
— Святая простота. Знаешь, кто такая — святая простота?
— Она… кажется, она кидала хворост в костер?
— На костре был Ян Гус, это были его последние слова.
— Вы уже догадались?
Пальцы Марии Тихоновны летали над клавишами. По дисплею компьютера побежали строчки.
— В последний момент пришлось заменить донора, — прочла она. — По медицинским соображениям.
— Так раньше не было.
— Раньше и не бунтовали. А это опасный сигнал. Идеальная система вашего доктора пошла трещинами.
— Можно мне встречаться с Дашей?
— Я бессильна помочь тебе.
— Тогда я пойду сам!
— Далеко не уйдешь. Тебя выдадут твои же братья. Тебя не пустит охрана, ты полностью во власти… в нашей власти.
Когда она сказала последние слова, ее лицо исказила презрительная гримаса.
Вдруг она, опираясь на ладони, поднялась над столом, словно ей было невмочь поднять тяжелое тело.
— Не исключено, — сказала она, — не исключено, что сегодня или завтра может быть принято решение — нам понадобится одно сердце. К нам поступает Травиата.
— Какая Травиата?
— Певица, эстрадный идол.
— Сама Травиата!
— Даже ты знаешь.
— Но почему Даша? Вычеркните ее!
— Я постараюсь это сделать. Но именно ваш с Дашей вчерашний поход в пустую палату и побудил Григория Сергеевича выбрать из моих девочек именно ее. Так он бережет невинность своего клона.
— Вы шутите? Этого не может быть!
— Я вообще не умею шутить, Ваня.