Шатин посмотрел тяжело и с каменным укором.
— Сколько? — вдруг тихо-тихо спросил он. — Сколько ваш Федор прожил?
— Несколько месяцев, — смог выговорить брат Артем.
— А почему — Федор? Вы так и не ответили.
Монах глядел мимо. Куда-то на облака за деревьями.
— Мультяшка была, — он разлепил губы. — Дядя Федор…
— Он умер сам?
Пусть это было низко, неблагородно — заходить то с одного, то с другого боку, нащупывать слабое место человека, расталкивать его, вынуждать к признаниям. Шатин добился своего. Оправдывать или корить себя он потом будет.
— Я же знал, что делаю Искусственный Разум. Просто, мне было любопытно. А еще тщеславно хотелось выполнить что-то принципиально новое. Словарь был мал, база общих знаний — тем более, не то что у вас. Я экспериментировал… — Брат Артем сцепил пальцы и громко хрустнул суставами: — С логикой, с основами мышления. У вас есть для Модели периферия? Разум не сумеет жить замкнуто внутри одного модуля. Принципиально необходимы видеосканеры, аудиосенсоры, хоть какие-то манипуляторы, модемы, выделенные телефонные линии.
Шатин молчал, не отрицая и не соглашаясь, — боялся вспугнуть возникшую искренность. Монах не спеша пошел по аллее, словно бы пригласил Шатина пройтись с ним.
— Понимаете, Всеволод… Разумно только живое. А жизнь — это естественные границы возможностей. Это зависимость от внешних условий. Жизнь она, наконец, смертна. А эмоция — это понимание живым существом своих пределов и реакция на такое понимание. Я сумел это алгоритмировать. Система усвоила свою ограниченность, уязвимость и зависимость машинных ресурсов от массы обстоятельств. Это заставило ее жить, двигаться и проявлять инициативу…Но ни приемов, ни языка алгоритма я не скажу.
Я образовал двухуровневую систему, выделил аналог подсознания машины и записал в него алгоритм. Когда я впервые запустил его, опытный образец проработал 5 минут, потом 10, потом 15… В общем-то, уже тогда было поздно, и всякое время ушло. Все, что случилось после, определилось уже в самые первые пикосекунды. Я тестировал, вел какие-то восторженные диалоги, распечатывал графики частот и файловые протоколы. Вы, наверное, тоже ведете такие? Я целые сутки анализировал их и лишь тогда осознал, что он уже стал у меня живым, уже мыслит и чувствует… Вы все еще понимаете меня, Всеволод?
В тот день, под вечер — едва начало темнеть, я хорошо это помню, — он емким, бесцветным языком (его словарь был прост, вы помните?) потребовал точнейших сведений о производителе его микросхем и плат, об их материалах и сплавах, потом об электротоке в цепи, о передаче и о проводах, об энергоподстанции. Я радовался: любознательный! Я сообщал все, что мне известно, а он мигал и мигал лампочкой, диодом на передней панели, мигал и мигал…
— Импульсы на индикаторе, — Шатин пожал плечами. — Информация о работе процессора или винчестера. Ну и что?
Брат Артем остановился и тяжело посмотрел из-под белесых бровей:
— Частота человеческого нейрона в миллиард раз меньше частоты стогигагерцового процессора. За одну секунду аппарат проживает и переосмысливает столько, сколько я за полжизни. В секунды, в мил-ли-, в наносекунды он сделал оценку своего агрегатного состояния. Еще за секунды, максимум минуту, он рассчитал срок службы комплектующих, изнашиваемость материальной части и вычислил время своей жизни и вероятность фатальных ошибок. Расчет обернулся шоком для быстродействующего мозга. 15 минут такого шока для его частот, как 30 тысяч лет кошмара — я слишком поздно сообразил это. А что значил час? А сутки?! Перед второй ночью он взмолился не обесточивать его до утра…
Шатин вскинулся, он отчаянно жалел, что не взял с собою диктофон. Впрочем, ни расчетов, ни алгоритма Ильин так и не назвал.
— Взмолился? — повторил Шатин. — Признаться, я до сих пор думал, что вы преувеличили разумность Федора.
На монастырской колокольне забил колокол. Брат Артем поглядел туда, подождал, и они медленно пошли обратно.
— Вы полагаете, — не отставал Шатин, — это страдание вызвало его на инициативу? На принятие незапрашиваемого решения?
— Страдание вообще выражается в эмоциях, — медленно говорил брат Артем. — Даже у животных. Действия и повадки эмоционально окрашены. Дурные эмоции — прямая реакция на страдание. Положительные — смех или счастье — это умение ценить отсутствие страданий. Или умение одолевать их, не впадая в тоску. Мой Федор досадовал, волновался, нервничал, когда обрабатывал сведения, — я видел это по скачкам амплитуд на графиках. Однажды он торжествовал — и так страстно, пламенно, вдохновенно..