Оторванное крылышко комара меня окончательно покорило.
Задним числом понимаю, что знакомство с «Недостающим звеном» кардинально изменило мои взгляды на литературу. А знакомство с Николаем Николаевичем Плавильщиковым изменило взгляды на саму жизнь. Оглядываясь назад, я думаю, что знакомство с Николаем Николаевичем было одним из самых значительных событий моей жизни. Доктор биологических наук Плавильщиков был известным энтомологом, признанным в мире специалистом по дровосекам. Разумеется, я имею в виду жуков-дровосеков. Монголия, Корея, Япония, Индия, Иран, Мадагаскар… Николай Николаевич собрал уникальную коллекцию — 50 000 экземпляров. Столь же необозримой была его работа по популяризации научных знаний. «Очерки по истории зоологии», или, скажем, «Гомункулус», или «Краткая энтомология» до сих пор остаются настольными книгами любого любителя природы, а на великолепных переработках книг Ж.Фабра и А.Брема выросло не одно поколение.
Так вот, в отличие от Ефремова, именно Николай Николаевич ввел меня в литературу. Он читал почти все мои рукописи и не уставал повторять: пиши не как Немцов, пиши не как Охотников. Эти и писать не умеют, и науки не знают. Интересно пишет Л.Платов, подсказывал он, интересен Ефремов, но он часто бывает и скучным. Ты пиши как А.Толстой. Немцовых и Охотниковых много, а Алексей Толстой — один.
«Как я писал «Недостающее звено»? — письмо от 4 апреля 1958 года. — Очень часто спрашивают — не у меня, а вообще: как вы работаете; просят: расскажите, как писали такую-то вещь. На эти вопросы нельзя ответить точно: всегда отвечающий будет ходить вокруг да около и спрашивающий не услышит того, что ему хочется услышать. И это понятно. Возьмите какой-либо другой случай. Хорошего закройщика спрашивают: расскажите, как вы кроите? Он отвечает: а очень просто. Гляжу на заказчика, делаю несколько промеров, кладу на стол материал и… раз-раз ножницами! Спрашивающий проделывает в точности то же самое и… портит материал. Секрет прост: опыт, его словами не передать, а в творческой работе — внутренние процессы, которых не знает сам творящий, как передать словами их. Поэтому ответ будет очень формальный.
Так и со «Звеном». Издательство привязалось: напишите что-нибудь фантастическое о предках человека. Просят сегодня, просят завтра. Мне надоело. «Ладно, говорю, напишу». И самому занятно: что выйдет? Немного времени уделить этому эксперименту я мог, но как и о чем писать? Питекантроп… А как его — живого — свести с современным человеком? И не ученым, это будет скучно. Вот и придумал своего героя. Устраивается завязка: встреча с Дюбуа (первооткрывателем питекантропа, — Г.П.). Кошка на окне — просто так, для интригующего начала и ради причины переезда на другую квартиру. Затем новая задача. Как устроить встречу Тинга с питеком? Можно — лихорадочный бред, можно — во сне. Но это привяжет Тинга к постели, а мне нужно, чтобы он был в лесу. Цепь мыслей: бред больного — бред пьяного — бред отравленного…
Вот оно! Пьяный, сами понимаете, невозможно, да он и не набегает много, а ткнется в куст и заснет. Отравленный — дело другое. Чем отравить? Всего занятнее — чего-то наелся в лесу. Ну, я ищу — чем его отравить. И вы видите, получилось: отрава подходящая во всех смыслах. А дальше… Придумывается, что могли делать питеки, ищутся способы использования местной фауны тех времен, пейзажа и проч. Выглядит это совсем просто, да так оно мне и казалось: основная работа шла в голове, даже без моего ведома. А потом готовое попадало на бумагу. Конец пришлось переделывать: редакция потребовала более спокойного конца (у меня было так: Тинг обиделся на Дюбуа, переменил название бабочки и т. д.), и пришлось писать ту мазню, что в конце последней страницы.
Как видите, нужно надумать основную сюжетную линию, а затем подобрать материал. Мне это было совсем нетрудно: я знаю, что примерно мне нужно, а главное — знаю, где это искать. Остается компоновка. Вот и смотрите: научились вы чему-нибудь? Вряд ли. Можно написать о том же в десять раз больше, но суть останется той же: поиски «объекта» и возможностей его обыгрывания. Отравленный желтыми ягодами обязательно «бегает». И вот — ряд всяких пейзажных и иных моментов, которые должны отразить «беготню» и вообще настроение отравленного. Говорят, это получилось. Не знаю, как с «настроением», но концы с концами я свел. Для меня это был эксперимент особого порядка: суметь показать бред так, чтобы это выглядело явью, с одной стороны, и чтобы все события, якобы случившиеся, были оправданы и состоянием бредящего и окружающей его обстановкой.
Нужно знать то, о чем пишешь, и нужно уметь рассказать, то есть уметь увидеть описываемое и уметь передать это своими словами, причем не в живой речи, а на бумаге. Для того, чтобы иметь и то, и другое, нужно время (особенно для приобретения знаний), а для писателя еще и опыт. Способности — сами собой, но некоторые «средние» способности есть почти у каждого, а Пушкины и Алексеи Толстые — великие редкости и по ним равняться не приходится…»